 |
Прот. Валентинъ Асмусъ. О старой орѳографіи русскаго языка.
(Предисловіе къ брошюрѣ «Краткое пособіе по старой орѳографіи русскаго языка». «Русское зерцало», 1999).
Важный аспектъ русской революціи — «культурная революція», долженствовавшая явить міру новую культуру и отмѣнить старую — эта послѣдняя обрекалась на частичное уничтоженіе, забвеніе, а то «самое цѣнное», чѣмъ рѣшались загрузить корабль современности, безпощадно препарировалось и лишалось своего истиннаго вѣса и значенія. Одинъ изъ краеугольныхъ камней новой культуры — орѳографическая реформа, которую можно смѣло назвать созданіемъ новаго русскаго языка. Реформа имѣла невидимыя большинству современниковъ, но поистинѣ сатанинскія цѣли: пресѣчь духовную преемственность, лишить русскій народъ его прошлаго, чтобы тѣмъ вѣрнѣе формировать «новаго человѣка». Реформа содѣйствовала также раздробленію русскаго народа, такъ какъ старая орѳографія была и создавалась общею для всѣхъ русскихъ: ею пользовались и Григорій Сковорода въ XVIII вѣкѣ, и карпато-русскіе писатели въ XIX-XX вв.
Культурная элита не приняла реформу. Ее отвергли лучшіе поэты (Блокъ, Цвѣтаева, Вяч. Ивановъ, чтобы не называть многихъ другихъ), писатели (Бунинъ и всѣ остальные писатели первой эмиграціи, мыслители (И. Ильинъ писалъ статьи противъ новаго правописанія, которое онъ называлъ криво-писаніемъ).
Часто говорятъ въ защиту новой орѳографіи, что она предложена Императорской Академіей Наукъ. Да, дѣйствительно, проектъ реформы возникъ въ нѣдрахъ Академіи. Но онъ былъ тамъ же и похороненъ, т. к. Академія имѣла обыкновеніе изучать всякій вопросъ со всѣхъ сторонъ, учитывая всѣ «за» и «противъ». Мало того, бывшая Императорская Академія Наукъ была учрежденіемъ, дольше всѣхъ сохранявшимъ въ Совѣтской Россіи старую орѳографію, въ чемъ ей помогали остатки ея былой свободы (до революціи академическія изданія не подлежали цензурѣ).
Не была индифферентна къ проблемѣ орѳографіи и Церковь, несмотря на множество проблемъ жизненно важныхъ и трудностей смертельно опасныхъ. Въ официальномъ Церковномъ Календарѣ на 1919 годъ на 4-й страницѣ обложки мельчайшимъ шрифтомъ напечатано: «Церковный Календарь набран по новой орфографии. Так требовал Отдел по делам печати; только под этим условием им разрешено печатание Календаря».
Показательно отношеніе къ орѳографіи той части русскаго народа, которая избѣжала большевицкаго плѣна. Между міровыми войнами русское правописаніе, сохранявшееся въ эмиграціи, было знакомъ и знаменемъ общей «ностальгической» культурной установки. Глубокія измѣненія принесла Вторая германская война. Эмиграція, вобравшая въ себя милліоны бѣженцевъ изъ Совѣтской Россіи, при всемъ своемъ политическомъ антибольшевизмѣ, въ какомъ-то существенномъ аспектѣ включилась въ совѣтскую культуру, стала однимъ изъ ея звеньевъ. Отчасти это связано съ вліяніемъ либеральнаго Запада, подъ которое все больше подпадала эмиграція. А Западъ давно уже «понялъ и принялъ» не только Великій Февраль, но и Великій Октябрь. Частнымъ проявленіемъ этого было принятіе большевицкой орѳографіи почти всей послѣвоенной эмиграціей. Особо стояла Зарубежная Церковь, какъ нѣкій печальный рыцарь старой и вѣчной Россіи, сохранявшая и частично сохранившая до нашихъ дней этотъ символъ дорогого прошлаго.
Въ послѣдніе годы, однако, произошли такія большія измѣненія, что сложились условія новаго духовнаго и культурнаго самоопредѣленія. Но видны и масштабы утратъ. Страна завалена репринтами дореволюціонныхъ изданій самаго разнаго содержанія, но книготорговцы жалуются, что такія книги «идутъ» хуже, чѣмъ набранныя «современнымъ шрифтомъ». Спорадически появляются новыя изданія, набранныя по старой орѳографіи, но, за немногими исключеніями, они заслуживаютъ двойки. Церковныя изданія распространили новое правописаніе и на церковно-славянскія книги, что грозитъ окончательнымъ паденіемъ клиросной культуры. Отношеніе общества къ старой орѳографіи смутное. Съ одно стороны, появилось немало людей, любящихъ щегольнуть еромъ на концѣ слова. Съ другой стороны, многіе имѣющіе гуманитарные университетскіе дипломы отказываются читать книги, набранныя по старой орѳографіи, потому что она представляется имъ непреодолимой трудностью, а для массы людей некнижныхъ нѣтъ разницы между старой орѳографіей и церковно-славянскимъ языкомъ.
Сторонники «упрощенія» орѳографіи обычно взываютъ къ фонетическому принципу письма. Ихъ идеалъ — «пишу, какъ слышу и произношу». Но этотъ принципъ очевиднымъ образомъ не можетъ проводиться вполнѣ послѣдовательно. Во множествѣ діалектальныхъ и личныхъ особенностей теряется единство языка. И къ тому же еще неизвѣстно, какова была бы судьба «яти» и даже конечнаго «ъ», рѣшайся она не комиссарскимъ «декретомъ», а добросовѣстнымъ и широкоохватнымъ изслѣдованіемъ фонетики живой рѣчи, даже въ предѣлахъ одной Великороссіи. То, что въ московскомъ діалектѣ буквы «е» и «ѣ» давно уже стали выражать одинъ звукъ, не относится автоматически къ другимъ великорусскимъ говорамъ.
Немногимъ болѣе 200 лѣтъ назадъ М. В. Ломоносовъ писалъ: «…буквы «е» и «ѣ» въ просторѣчіи едва имѣютъ чувствительную разность, которую въ чтеніи весьма явственно слухъ раздѣляетъ, и требуетъ… въ «е» дебелости, а въ «ѣ» тонкости». (Россійская грамматика, СПб, 1755, с. 49). Такъ что реформа оказывается несостоятельной даже съ точки зрѣнія фонетики.
Но фонетическій принципъ письма неизбѣжно сосуществуетъ съ этимологическимъ и, также неизбѣжно, вступаетъ съ нимъ въ противорѣчіе. Очень емкое понятіе этимологіи включаетъ въ себя два аспекта: синхроническій, гдѣ этимологія равно озабочена выявленіемъ родства формъ и выраженіемъ ихъ различія (до революціи этимологіей называлось то, что нынче называется морфологіей), и діахроническій, гдѣ этимологія, выявляя исторію формъ, показываетъ ихъ существенное единство во времени.
Возьмите для сравненія три основныхъ западныхъ языка: нѣмецкій, французскій и англійскій. Въ ихъ нынѣшнемъ правописаніи — ихъ болѣе чѣмъ тысячелѣтняя исторія. Упростить правописаніе для носителей этихъ языковъ равносильно культурному самоубійству. Они дорожатъ, впрочемъ, не только племенной своей исторіей: для нихъ существенна и культурная генеалогія, явленная въ языкѣ. Такъ, нѣмцы не скупятся имѣть въ алфавитѣ букву «y», служащую исключительно для написанія иноязычныхъ словъ.
Такъ обращаются съ языкомъ народы, уважающіе себя въ своемъ настоящемъ и въ своемъ прошломъ. Конечно, можно предположить, что окажись заокеанскіе варвары хозяевами англійскаго языка, они бы произвели въ немъ реформу, аналогичную нашей, и тогда бы все было у нихъ «о-кей», какъ нарочито неграмотно выражался одинъ изъ ихъ «лидеровъ»… А пока что мы остаемся жертвами реформы, въ которой выразилась злоба недоучекъ и преступное недомысліе устроителей всеобщаго счастья.
Желая своему народу всего лучшаго, нельзя не желать ему и возвращенія къ правильному русскому правописанію. Какъ минимумъ же можно требовать:
1. Привитія пассивнаго знанія старой орѳографіи ученикамъ средней школы (изъятыя буквы алфавита, бѣглое чтеніе нѣсколькихъ страницъ нелегкаго текста). Это тѣмъ болѣе необходимо, что старо-славянскій все еще не возвращенъ въ официальную школьную программу.
2. Изданія въ подлинникѣ всѣхъ писателей, пользовавшихся старой орѳографіей, даже если они не могли сами издаваться такъ, какъ писали, ввиду вышеупомянутаго перехода издательствъ на новую орѳографію. Не будемъ навязывать кривописаніе Пушкину и Достоевскому!
3. Въ тѣхъ случаяхъ, когда будетъ сочтено за благо изданіе церковныхъ книгъ (молитвослововъ и др.) не славянскимъ, но гражданскимъ шрифтомъ, издавать ихъ съ использованіемъ буквъ дореволюціоннаго алфавита.
4. И, конечно же, кто дерзаетъ писать по-старому — дѣлать это правильно!
Викторъ Ѳоминъ Орѳографія старая и новая.
(Журналъ Печорскаго Православнаго педагогическаго общества «Глаголъ» № 8, 2002).
Введеніе новой орѳографіи было знаковымъ явленіемъ въ революціи большевиковъ. Общеизвѣстно, что алфавитъ какъ знаковая система является фундаментомъ любой культуры. Не случайно поэтому, что большевики, создавая новую, «пролетарскую» культуру, первымъ дѣломъ поспѣшили «исправить» азбуку и орѳографію.
Декретъ Совнаркома «О введеніи новой орѳографіи» вышелъ 10 октября 1918 года, а 13 октября былъ опубликованъ въ Извѣстіяхъ Всероссійскаго центральнаго исполнительнаго комитета Совѣтовъ (первая редакція декрета печаталась въ газетѣ «Извѣстія» отъ 23 декабря 1917 года). Онъ былъ подписанъ замнаркома просвѣщенія М. Покровскимъ и управдѣлами совнаркома В. Бончъ-Бруевичемъ. Декретъ устанавливалъ новыя правила правописанія, разработанныя Народнымъ комиссаріатомъ просвѣщенія, въ соотвѣтствіи съ которыми:
1. исключались буквы «ѣ», «ѳ», «ъ», «і», а также de facto — «ѵ», не упомянутая въ декретѣ;
2. въ родительномъ падежѣ прилагательныхъ, причастій и мѣстоимѣній -аго, -яго замѣнялось на -ого, -его (напр., глупаго — глупого), въ именительномъ и винительномъ множественнаго числа женскаго и средняго родовъ -ыя, -ия — на -ые, -ие (пустыя — пустые);
3. Онѣ замѣнялось на они; ея — на ее и проч.
Согласно Декрету, «всѣ правительственныя изданія, періодическія (газеты и журналы) и неперіодическія (научные труды, сборники и т. п.), всѣ документы и бумаги должны съ 15-го октября 1918 г. печататься согласно при семъ прилагаемому новому правописанію».
На протяженіи своей исторіи русское письмо непрерывно развивалось, а съ начала XVIII вѣка — на уровнѣ государственныхъ реформъ. Это были: Петровская реформа 1707-1710 годовъ, три небольшихъ реформы Академіи наукъ (1735, 1738, 1758) и наконецъ, совѣтская реформа 1917-1918 годовъ. Идея реформы орѳографіи обсуждалась въ научныхъ кругахъ задолго до 1917 года, но не раздѣлялась многими учеными. Въ 1912 году были даже приняты «Постановленія орѳографической подкомиссіи» съ проектомъ измѣненій правописанія, не получившія, однако, государственнаго утвержденія. Научныя дискуссіи разрѣшила революція.
Реформа проводилась жестко и кардинально. Чтобы преодолѣть сопротивленіе частныхъ издательствъ, изъ многихъ типографій были изъяты наборныя литеры съ «ять» и «твердымъ знакомъ». Это привело къ тому, что въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ послѣ революціи внутри словъ вмѣсто твердаго знака примѣнялся апострофъ. Сразу возникли и другія сложности, въ частности совпаденіе омонимовъ, отъ чего всѣ языки стараются избавиться (сръ. напръ. франц. ver — vers — verre — vert: разныя слова, совпадающія по звучанію). Такъ, совѣтское «миру мир» (заимствованное изъ богослужебнаго «мира мірови у Господа просимъ») поражаетъ своей безсмысленностью. Все дѣло въ томъ, что первый «міръ» — «земля, вселенная»; второй «миръ» — «согласіе, единодушіе, дружба». А есть еще «мѵропомазаніе», при которомъ, по словамъ Ильина, «не помазуютъ ни вселенной, ни покоемъ».
Иванъ Александровичъ Ильинъ въ своей статьѣ «О русской орѳографіи» подробно изслѣдовалъ новыя правила и возникающія изъ-за нихъ двусмысленности. Недаромъ, видимо, Марина Цвѣтаева до конца жизни писала въ старой орѳографіи. Впрочемъ, какъ отмѣчаетъ В. А. Истринъ въ своей книгѣ «1100 лѣтъ славянской азбуки» (1963), «наиболѣе непримиримые враги совѣтскаго строя не признавали новой орѳографіи вплоть до настоящаго времени». Что касается заграницы, то почти всѣ эмигрантскія изданія долгое время, а нѣкоторыя и до сихъ поръ, печатались въ старой орѳографіи.
Большевистская реформа орѳографіи стала зримымъ проявленіемъ ломки культуры и приспособленія грамоты для нуждъ рабочаго класса. Реформа шла въ одномъ руслѣ съ требованіемъ «сбросить Пушкина съ корабля современности».
Язык наш - поводырь наш в рай или в ад.
Как ПЛОТЬ совратила УМ и привела в этот мiр полного безумия
Вначале лукавому нужно было плоть нашу разговорить — научить болтать бегло. Всеянное лжеслово сразу и занялось этим делом: начало возбуждать в ней всякие страсти, желания и озвучивать их. Далее плоть сама уже искушала ум, любезничала с ним. А он, восхитившись, вошел с ней в связь. Плоть быстро умнела, а ум глупел. Она все чаще становилась чреватой умом, а ум — плотью.
Умнея и поедая плоды земные, плоть возымела длинный язык. Все искуснее втягивала ум в суету сует и всякие соблазны, наряжаясь для него в душевные одежды.
Потом плоть на уме верхом долго совершала научную одиссею, делала великие открытия, познавала чужие языки и богатела всеми плодами и грехами вселенной. Искушенный ум разделял мир, а просвещенная плоть властвовала, занимаясь политикой разделяй и властвуй. Теперь мiровое сообщество плоти наводит новый мiровой порядок, а ум у нее пока за кулисой сидит.
Вот какой прогресс! Отныне мудрование плоти называют по-научному — сотворческим процессом. Профи-плоть познает свой ум по ночам, а поутру рожает ему новое гениальное открытие... или очередное прозрение в светлое будущее. Так в потемках материи создавалась низкорукоприкладная наука мiра сего.
А начиналось-то все с многообещающего познанья добра и зла, чтоб человеки сами стали как боги и сами научились выбирать из всего лучшего — самое, самое наилучшее. Какая страшнейшая ложь скрывалась за лукавым обещанием прародителям нашим! Познаете все зло мiра сего, а добро забудете и лишитесь его совсем, съедите все запретные плоды земные, растлитесь и будете изгнаны в преисподнюю, как дети сатаны.
Как бесы в великий язык вошли...
Было в нашем языке единственное слово ругательное — бѣсъ. И стояло оно, будто на лобном месте, — издалека заметно. И отличалось от всех, и узнавалось легко, как призрак врага — духа злобы. Благодаря церковно-славянскому правописанию, бѣсъ имел свое первородное имя, паспорт и прописку преисподней. Поэтому народ твердо знал о его существовании, встречался по жизни со следами лукавого, сочинял о нем в ночь перед Рождеством, опасался его козней: Силен бес, и горами колышет, а людьми — что вениками трясет. (В. И. Даль). Крепко-накрепко верил народ православный, что только с помощью Святой Матери Церкви можно с нечистой силой бороться и далее изгнать подальше. Напомним, что начерталось то слово в гражданском языке так же, как и в церковно-славянском.
Когда вытворялась буквально повальная перестройка святорусского языка, бесы-буквоеды уничтожили две древние буквицы в слове — имени своем. Одну — ять — подменили, другую — ер — стерли. Нутро обновили, а хвост обрезали. Причесали, очеловечили, гуманизировали, да и прямо — из грязи в князи. Так путем обновления и обрезания и расплодилось у нас племя бесподобных.
Однако из песни слова не выкинешь. Известно, что и непроизносимые буквы создают не только внешнюю форму и содержание слова, но и его древний, едва слышимый вечерний звон чувств, мелодий, настроений. Все это в целом сохраняет слову корень смыслоразличения, узнавания среди других, дает ему имяслов, морфему и фонему согласно науке языковедения. Слово есть воссоздание внутри человека мира. В данном случае речь идет о таком архиважном слове, что, если забыть его звон, то никакого мира ни в душе человека, ни вокруг никогда не будет.
Введя в язык новописанного беса, буквоеды культурно отвели от него древний корешок узнавания его первородного имени и привили к новоприставке бес, которую вместо родной приставки без ввели повсеместно — во всех соответствующих словах языка. Получилось так, что беса запрятали от узнавания его людьми за двойную стену безпамятства. Заменили имя, т.е. корень узнавания отсекли и новозвучанием-новописанием спутали беса с гражданкой бес новоприставленной.
С тех пор бѣсъ поселился в нашем языке (народе) беспризорником, получив уже гражданскую прописку постоянную. Но при этом он запутал следы и скрыл от людей свое имя и звучание. А народ понемногу начал о нем забывать — перестал верить, что бес существует.
Так новописанный бес устроился у нас в великом языке на двух ставках: и вольным беспризорником, и строгим надзирателем (приставом) за словами, причем, в основном, духовно-религиозного происхождения — чтобы искажать и подменять их корневые понятия и смыслы, формируя из русских людей нехристей, не помнящих родства с Отцом.
Корневая ломка языка немедленно отразилась в жизни общества и народа. Когда беспризорного беса послали работать в наш язык приставкой бес, то натуральные беспризорники — красные дьяволята заполонили буквально всю страну, весь общественный организм — от подвалов, улиц и околиц до всех коридоров власти. Столь сильная и мгновенная реакция — что, случайное совпадение? Нет. Язык в народе — как душа в теле. Посему уничтожение многих корневых слов в языке нанесло разрушительный удар, прежде всего, по корневому народу.
Взглянем еще раз на их смелый и решающий шаг гурьбой к входу в наш дом. Чем можно объяснить замену во всех соответствующих словах (несколько сотен) нашего языка приставки без на бес? Неужто жизненной необходимостью введения новых правил орфографии? Нет, конечно. Преследовалась лишь одна цель: оказать гумпомощь нашему великому языку. Вот она у нас, здесь и сейчас, вся уже и материализовалась, и сконцентрировалась, из всех клоак западной цивилизации.
Теперь, если хотим сказать о действительно несравненном человеке, то вынуждены говорить: он бесподобен, т.е. буквально — он подобен бесу. Желая выразиться о чьих-то добродетелях, должны писать: он бес-страстен, бес-словесен... Ведь во множестве таких слов, люди, не задумываясь, соединяют... беса со священными словами, которые произошли от одного святого Корня: Страсти, Кровь, Весть... И вся эта свистопляска вдалбливалась из поколения в поколение на мистическом и подсознательном уровнях. Кому уподоблялись люди?
Забывая о духе злобы, народ утрачивал способность различать духов. Язык же наш родной превращался мало-помалу в интербесиво.
Настали времена вспомнить о пророчествах и поучениях духоносных оптинских старцев. Один сказал, что бесы никогда не будут так сильны, как в те времена, когда убедят всех, что они не существуют. Другой — что от себя и от бесов никуда не уйдешь, терпи на месте. Третий — что человеку одному сражаться с бесами безполезно, ибо им уже почти семь тысяч лет. Следовательно, остается нам бороться с ними, как и прежде — только Словом и Делом, прибегая к животворящему Кресту и покрову Пресвятой Богородицы. Аминь.
Комментариев нет