Масоны и заговор декабристов

После победы в войне с Наполеоном Александр I начал строительство военных поселений. Главной причиной, подвигнувшей его к этому мероприятию, было намерение получить опору в создании преданной трону воинской силы, которую в случае необходимости он мог бы противопоставить гвардии, после заграничных походов ставшей цитаделью русского масонства и якобинства.

Русское масонство и после Отечественной войны продолжает находиться в полном подчинении у руководителей иностранных масонских орденов, частью которых являлись русские масонские ложи. Французский посол граф Буальконт в депеше 29 августа 1822 г. пишет: — «...Император, знавший о стремлении польского масонства в 1821 г., приказал закрыть несколько лож в Варшаве и готовил общее запрещение, в это время была перехвачена переписка между масонами Варшавы и английскими. Эта переписка, которая шла через Ригу, была такого сорта, что правительству не могла нравиться».

1 августа 1822 г. Александр I издал следующий указ: «все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то масонских лож и другими, закрыть и учреждения их впредь не дозволять, а всех членов сих обществ обязать подписками, что они впредь ни под каким видом ни масонских, ни других тайных обществ, ни внутри империи, ни вне ее составлять не будут». Создание военных поселений очень беспокоило Англию и русскую аристократию.

Полковник Генерального Штаба  П. Н. Богданович в книге «Аракчеев» указывает: -«С претворением в жизнь замысла Императора, кончалось ее своеволие, кончалась роль гвардии, как янычар или преторианцев, и безболезненно проходило бы уничтожение крепостного права«.

Масоны и русские якобинцы видимо отдавали себе отчет в том, что военные поселения являются орудием, направленным против них. С другой стороны, они старались использовать недовольство, имевшееся среди военных поселений, и направить его, с помощью намеренных строгостей, против правительства.

Раскрытие заговора декабристов было обнаружено не где-нибудь, а в военных поселениях на юге России. Штаб южного района поселений напал на след революционной работы масона полковника Пестеля. В письме к княгине С. С. Мещерской Император упоминает о „средствах против власти зла, растущего с быстротой, о скрытых средствах, которыми пользуется сатанинский гений“. О том, что под „сатанинским гением“ Александр I понимал международное масонство, ясно видно из письма его князю Голицыну в феврале 1821 г.: — „прошу не сомневаться, что все эти люди объединились в один общий заговор, разбившись на отдельные группы и общества, о действиях которых у меня все документы налицо, и мне известно, что все они действуют солидарно“.

Истоки политических идей декабристов надо искать в идеях „Великой“ французской революции, которая нас снова приводят к масонским идеям о „всеобщем братстве, равенстве и свободе“, утверждаемом с помощью насилия.

Заместитель французского посла граф Габриак в ноябре 1820 г. сообщает своему правительству:

„Несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры мало образованы.“

Французский посол граф Буальконт пишет: -„Я имел случай видеть список русских масонов, составленный пять лет назад: в нем было около десяти тысяч имен, принадлежавших к 10-12 ложам Санкт-Петербурга... в громадном большинстве это были офицеры“.

Н. Бердяев в „Русской идее“ пишет: -» Декабристы прошли через масонские ложи. Пестель был масоном. Н. Тургенев был масоном и даже сочувствовал иллюминатству Вейсгаупта, то есть самой левой форме масонства«. Масонство преследовало, как и прежде, две цели: подорвать православие, основу духовной самобытности русского народа и источник его духовной силы и подорвать окончательно самодержавие — источник физической силы русского народа.

С целью свержения самодержавия офицеры, состоявшие в масонских ложах, начали подготовку к уничтожению самодержавия. Декабристское восстание — это по существу восстание масонов.

Граф де Толь пишет: -» На сто с лишним декабристов, живших в Чите, только тринадцать оставались христианами, большинство относилось к увлечению христианством или индифферентно, или скептически, или же прямо враждебно, во имя своего убежденного деизма или атеизма. Они часто насмехались над верой и особенно над соблюдением праздников, постов и молитв».

Пестель

Д. С. Мережковский, воспевавший декабристов, так описывал Пестеля: «...Ему лет за тридцать. Как у людей, ведущих сидячую жизнь, нездоровая, бледно-желтая одутловатость в лице; черные, жидкие с начинающей лысиной волосы; виски по-военному наперед зачесаны; тщательно выбрит; крутой, гладкий, точно из слоновой кости точеный лоб; взгляд черных без блеска, широко расставленных и глубоко сидящих глаз такой тяжелый, пристальный, что кажется, чуть-чуть косит; и во всем облике что-то тяжелое, застывшее, недвижное, как будто окаменелое».

В ожидании Пестеля говорили о нем. Рассказывали об отце его, бывшем генерал-губернаторе,- самодуре и взяточнике, отрешенном от должности и попавшем под суд; рассказывали о самом Пестеле — яблочко от яблони недалеко падает,- как угнетал он в полку офицеров и приказывал бить палками солдат за малейшие оплошности. «Умен, как бес, а сердца мало,- заметил Кюхля. — Просто хитрый властолюбец: хочет нас окрутить со всех сторон... Понял я эту птицу,- решил Бестужев. — Ничего не сделает, а только погубит нас всех ни за денежку,- предостерегал Одоевский. — Он меня в ужас привел,- сознался Рылеев: — надобно ослабить его, иначе все заберет в руки и будет распоряжаться, как диктатор.

— Наполеон и Робеспьер вместе. Погодите-ка ужо, доберется до власти — покажет нам Кузькину мать! — заключил Батенков.»

Из речи Пестеля: — «Главное и первоначальное действие — открытие революции посредством возмущения в войсках и упразднения престола. Должно заставить Синод и Сенат объявить временное правление с властью неограниченною...

— „Неограниченною, самодержавною?“- вставил тихонько Муравьев.

— Да, если угодно, самодержавною...

— „А самодержец кто?“ Пестель не ответил, как будто не услышал.

— Предварительно же надо, чтобы царствующая фамилия не существовала,- кончил он.

— „Вы разумеете?“

— Разумею, если непременно нужно выговорить,- цареубийство.

— „Государя-императора?“

— Не одного государя...»Пастор Рейнбот, говоривший с Пестелем перед казнью, писал: «Ужасный человек. Мне казалось, что я говорю с самим дьяволом». Некоторые исследователи Пушкина считают, что под именем Германа, у которого «профиль Наполеона и душа Мефистофеля», он вывел Пестеля. В таком случае, он — один из немногих, кто разглядел в Пестеле безумную одержимость.

«Он хотел, чтобы все думали так, как он сам, и готов был принудить и других признавать его взгляды правильными».

Пестель хотел, чтобы все были равны, но он не считал возможным предоставить всем думать и поступать так, как каждый считает лучше: он был за равенство, но не за свободу и считал нужным, чтобы и при новом демократическом государстве была единая сильная власть. Когда весь народ или тот, кто произвел переворот, сами по своей воле и по своему решению предоставляют правительству неограниченную власть, то это называется диктатурою. Вот такую-то военную диктатуру Пестель и хотел учредить.

Пестель готов был хотя бы силою принудить народ принять все задуманные им преобразования. Н. Былов в своей книге «Черное Евангелие» метко замечает, что Пестель в своей «Русской правде» дает уже всю гамму, из которой составились мелодии 1917 года. Николай Былов нисколько не преувеличивает: «Русская правда» Пестеля, «Катехизис революционера Нечаева, статьи Писарева, Чернышевского, Добролюбова, статьи Ленина — все это звенья одной идеологической линии. Тот, кто не видит этой связи, хотя большевики открыто признают ее, тот ничего не понимает в природе русского национального кризиса.

Рылеев

Рылеев был членом масонской ложи «Пламенеющая звезда». По словам декабриста Булатова, однокашника Рылеева, «он рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне». То есть Рылеев принадлежал к тому сорту людей, которые хотят и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Рылеев хотел, чтобы покушение на царя осталось единоличным актом, а не делом общества. Тогда, в случае неудачи, обществу не грозила бы гибель, а в случае удачи оно пожало бы плоды, не неся тяжести морального осуждения и народного негодования. Для идеалиста-поэта это был не лишенный маккиавелизма план.

Декабристы стремились к республике, но были против отмены крепостного права, в том духе, в каком его хотел отменить Александр  I. Он хотел освободить крестьян с землей; декабристы хотели освободить крестьян на английский манер — без земли.

Декабрист  Н. И. Тургенев в книге «Россия и русские» пишет: «Прибавлю, что в данном случае, как и во многих других, я был очень опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний, предложенных в статьях устава общества, главного, на мой взгляд, вопроса: освобождения крестьян. Никто из декабристов своих крестьян не освободил. Они только болтали об освобождении.

А между тем все декабристы, если бы хотели освободить крестьян, могли бы дать им свободу на основании изданного Александром I закона «О свободных хлебопашцах». Декабрист  Н. И. Тургенев, болтавший, как и многие, о любви к свободе и необходимости «отмены рабства», преспокойно поступил так же, как и поклонник декабристов Герцен: продал своих крепостных крестьян и прожил всю жизнь в Лондоне, клевеща на царскую власть и Россию вообще.

Подготовка к бунту на Сенатской площади

Александр I, зная, что Константин не имеет права на престол из-за своего неравного брака с польской графиней, да и сам не хочет быть царем, издал 16 августа 1823 г. манифест об отречении Константина и назначении наследником престола Николая. Он почему-то не пожелал огласить манифест и повелел Московскому архиепископу Филарету хранит манифест секретно в Московском Успенском соборе. Но и Сам Наследник — Николай Павлович — ничего не знал об этом манифесте.

Поэтому после его скоропостижной смерти некоторые войска начали приносить присягу Константину.

Император Николай вступил на престол с тревогой в душе. Только накануне им было получено из Таганрога донесение о существовании заговора в войсках.

В 1825 г. невозможно было двинуть русского солдата иначе, как взывая к его преданности царю: лишь подлогом удалось поднять войска утром 14 декабря. Капитан  А. Бестужев сказал гренадерам гвардии: -«Нас обманывают. Константин меня к вам прислал. Если вы верите в Бога, вы откажетесь присягать другому царю, нежели тому, которому вы поклялись в верности двадцать дней назад.» Якубович советовал разбить кабаки, подстрекнуть чернь на грабежи. Александр Бестужев в день восстания бесстыдно лгал солдатам Московского полка: «Ребята! Вас обманывают. Государь не отказался от престола, он в цепях. Его Высочество, Шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции и тоже в цепях», и т.д. и т.п.

Как «Рыцари свободы» вели себя во время восстания

Толпа кричала «Ура, Константин!», «Ура, Конституция!», но ничего не предпринимали, потому что ждали вожаков. В решительный момент главари заговора не проявили той твердости духа, которую явил Николай  I. Некому было взять на себя инициативу. Ни Рылеева, ни Якубовича на площади среди восставших не оказалось. М. Цейтлин дает «диктатору» князю Трубецкому следующую характеристику: «... в один и тот же день изменил он Николаю, и свои товарищам по обществу». Побродив вокруг площади, князь Трубецкой пошел присягать Николаю. Якубович, встретив Николая I, попросил его нагнуться и не выстрелил, а прошептал на ухо:

— Я был с ними и явился к Вам. Якубович вызвался уговаривать мятежников, но подойдя к восставшим, сказал:

— Держитесь, вас сильно боятся.- И трусливо исчез в толпе. Николай I не хотел применять силу. Его с трудом уговорили вызвать артиллерию. Когда убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал: «Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью моих подданных». — «Да,- отвечали ему,- чтобы спасти империю».

План Императора был: выиграть время, локализовать восстание Сенатской площадью и постараться обойтись без кровопролития. Он все время посылает кого-нибудь, чтобы уговорить восставших, но Милорадович и Штюрлер убиты Каховским. Наконец он посылает Митрополита Санкт-Петербургского Серафима, но его встретили насмешками и бранью.

— «Довольно лжи!- кричит Каховский,- возвращайся на свое место в церковь!» Обращаясь к последнему, владыка, поднимая крест, спрашивает:

— Это не внушает тебе доверия? В ответ Каховский, дважды убийца, целует крест. Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала Воинова, сопровождавшего Милорадовича. Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.

Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один прославленный патриот и мужественный воин, герой Отечественной войны. Второй — фантазер и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело. Имя национального героя Милорадовича забыто, а имя его убийцы пользуется почетом среди широких кругов русского народа. Разве это не страшно?

Принц Евгений Вюртембергский, передавший умирающему Милорадовичу письмо императора Николая I, пишет в своем письме: «На высказанное мною сердечное сожаление по поводу его положения, с выражением надежды на сохранение его дней, он возразил: -» Здесь не место предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть приятная необходимость, но вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с чистою совестью.«По прочтении письма он сказал: — «Я охотно пожертвовал собою для Императора Николая. Меня умиляет, что в меня выстрелил не старый солдат». Так умер герой Отечественной войны, граф Милорадович, первая жертва российского политического фанатизма.

Принц Евгений вспоминает: «Император проявил в этом тяжелом положении много храбрости и присутствия духа.» С. Волконский, потомок одного из декабристов, сообщает:»Произошел бой, кончившийся подавлением мятежа. Неудачная попытка раскрыла еще одну слабую сторону заговора: у них не было никаких корней. Народ не знал о них. Солдаты повиновались офицерам либо из побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения. Они кричали «Да здравствует Конституция!» — но многие при этом думали, что Конституция — это жена Константина Павловича.

Как «Рыцари свободы» вели себя во время следствия

Николай I взял в свои руки следствие о заговоре декабристов, чтобы узнать самому лично цели и размах его. После первых же показаний ему стало ясно, что здесь имеет место не простой акт непослушания. Заговор не был измышлением каких-то доносчиков,- это была реальность. Целью заговора было уничтожение России такой, какой он себе ее представлял. «Революция у ворот Империи,- сказал он в эту трагическую ночь Великому Князю Михаилу,- но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив и пока я Государь милостию Божией.» И еще: «Меня могут убить, каждый день получаю угрозы анонимными письмами, но никто меня не запугает». Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры наказания, но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных снисхождения. «Это ужасно,- пишет он Великому Князю Константину,- но надо, чтобы их пример был другим наука, и так как они убийцы, их участь должна быть темна». И дальше: «Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ, чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется, надо скорее кончать с этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния ни на кого после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как поднявшие руку первыми на своих начальников».

Пестеля Николай I характеризует как «преступника в полном смысле слова: зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени раскаяния». Артамон Муравьев: «пошлый убийца при отсутствии других качеств».

Император пишет своему брату Константину: «Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать пример и омыть свои семьи от позора». Он также пишет Константину: «Показания Рылеева, здешнего писателя, и Трубецкого, раскрывают нам все их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем». Трубецкой поначалу все отрицал, но когда увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Императора и молил его о пощаде.

Убийца Каховский в письмах из крепости к Императору всю свою вину перекладывал на общество заговорщиков: «Намерения мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне милосердием: я не изменял и обществу, но общество (декабристов) само своим безумием изменило себе». Николай I был прав, когда сказал арестованному кавалергарду Виненкову: — «Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете». Одоевский написал на всех декабристов донос. Каховский стал «обожать» царя. Николай напомнил ему: «-А нас всех зарезать хотели». Самый тяжелый грех декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже Славяне рассказали все опростых людях, слепо доверившихся им, которым грозили шпицрутены.

Декабристы, участники вооруженного восстания в столице государства, понесли мягкое наказание. Приговор суда был сильно смягчен Николаем  I. Только пять главарей, присужденных на основании существовавшего закона к четвертованию, были повешены. Всем остальным, присужденным к смертной казни, казнь была заменена каторгою и пожизненным поселением. Никто из членов семей декабристов не был наказан. Родственники были оставлены в тех же должностях, что и до восстания.

Казнь декабристов всегда выставлялась революционной пропагандой как незаконная и жестокая расправа Императора Николая Первого над милыми образованными людьми, желавшими блага Родине, угнетаемой суровым тираном. Все это такая нелепая чушь, которую стыдно даже повторять. Декабристы, в большинстве военные, совершили тягчайшее преступление, которое только может совершить военный. Они подняли вооруженное восстание против законного правительства своей страны. Они нарушили гражданскую и воинскую присягу.

Если бы декабристы жили в Англии и устроили восстание не в Петербурге, а в Лондоне, вот что сказал бы судья Рылееву, Пестелю и другим декабристам: «Мне остается только тяжелая обязанность назначить каждому из вас ужасное наказание, которое закон предназначает за подобные преступления.

Каждый из вас будет взят из тюрьмы и оттуда на тачках доставлен на место казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из петли, вам вырвут внутренности и сожгут перед вашими глазами. Затем вам отрубят головы, а тела ваши будут четвертованы. С обрубками поступлено будет по воле короля. Да помилует Господь ваши души». Именно так в 1807 году был казнен в Лондоне полковник Эдуард Маркус Деспарди и его друзья.- Только за либеральные разговоры о желательности изменения строя доброй демократической Англии. Но Пестель жил в России, а полковник Деспарди — в Англии. А это совсем не одно и то же, хотя одна страна считается варварской и деспотической, а вторая — просвещенной и демократической.

Истинных руководителей заговора обнаружить не удалось

Цесаревич Константин писал Николаю Первому, что, по его мнению, «список арестованных включает в себе лишь фамилии лиц до того неизвестных, до того незначительных по себе и по тому влиянию, которое они могли оказывать, что я смотрю на них только как на передовых охотников или застрельщиков, дельцы которых остались скрытыми на время, чтобы по этому событию судить о своей силе и том, на что они могут рассчитывать».

О том, что главные инициаторы заговора остались нераскрытыми, думал не только один цесаревич Константин, так думали и иностранные послы и политические деятели. Французский посол Лаферроне «продолжал с трепетом взирать на будущее, в глубоком убеждении, что, несмотря на многочисленные аресты, истинные руководители заговора не обнаружены, что самое движение 14 декабря было лишь частною вспышкою, и что участники, обреченные на смерть, только орудия в руках лиц, более искусных, которые и после их казни останутся продолжать свою преступную деятельность».

Меттерних пишет австрийскому послу в Санкт-Петербурге: «Вся Европа больна этой болезнью. Мы не сомневаемся, что следствие установит сходство тенденций преступного покушения 25 декабря с теми, от которых в других частях света погибали правительства слабые и в одинаковой мере непредусмотрительные и плохо организованные. Выяснится, что нити замысла ведут в тайные общества и что они прикрывались масонскими формами».

Некоторые из декабристов показывали во время следствия, что они рассчитывали на поддержку заговора членами Государственного Совета Сперанского, адмирала Мордвинова, сенаторов Баранова, Столыпина, Муравьева-Апостола, начальника штаба Второй армии генерала Киселева и генерала Ермолова. Но секретное расследование о причастности этих лиц к заговору не дало никаких результатов, так как его вел масон Боровков, член ложи «Избранного Михаила». Он постарался, конечно, дать благоприятное заключение о всех подозреваемых. Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского, секретарем которого был декабрист Батенков, актов одного из многочисленных проектов конституции.

В состав Верховного уголовного суда, кроме других масонов, входил и Сперанский, принимавший активное участие в следствии. Граф Толь в книге «Масонское действо» высказывает догадку, похожую на истину: масоны — участники суда — старались так вести следствие, чтобы не дать обнаружить главных вождей заговора и подвергнуть наказанию руководителей восстания, не сумевших выполнить порученное им задание««Павел Пестель,- указывает граф Толь,- ставленник высшей масонской иерархии, не сумел или не захотел (мечтая для себя самого о венце и бармах Мономаха) исполнить в точности данные ему приказания. Много наобещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре, не следует забывать, что он был „Шотландским мастером“, что при посвящении в эту высокую тайную степень у посвященного отнималось всякое оружие, объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все способы защиты».

М. Алданов в статье «Сперанский и декабристы» пишет: «В том, что Сперанский намечался декабристами в состав Временного Правительства, вообще сомневаться не приходится». Для выяснения роли Сперанского в заговоре была создана особая тайная комиссия. Руководил ею масон А. Д. Боровков. Ворон ворону и масон масону, как известно, глаз не выклюют. Комиссия, руководимая Боровковым, конечно, ничего преступного в действиях Сперанского не нашла.

Через 30 лет после декабристского дела, в 1854 году, престарелый Батенков, бывший ближайшим человеком ко Сперанскому, отвечая на вопросы профессора Пахмана, писал ему: «Биография Сперанского соединяется со множеством других биографий... Об иных вовсе говорить нельзя, а есть и такого много, что правда не может быть обнаружена».

Доклад суда Николаю I, написанный Сперанским, по оценке М. Алданова,»представляет собой высокий образец гнусности. Достаточно сказать, что в нем есть такая фраза: — «Хотя милосердию, от самодержавной власти исходящему, закон не может положить никаких пределов; но Верховный уголовный суд приемлет дерзновение представить, что есть степени преступления столь высокие и с общей безопасностью государства столь смежные, что самому милосердию они, кажется, должны быть недоступны». То есть Сперанский старался, чтобы большее количество людей, желавших видеть его главой правительства, было казнено.

Оценка «исторического подвига» декабристов выдающимися современниками и нардом

Восстание декабристов — это дело кучки фанатически настроенных дворян. Восстание декабристов не имело никаких корней в народе, да по характеру своему и не могло их иметь. Декабристам сочувствовала только незначительная часть дворянской интеллигенции из числа «передовых людей», заразившихся любовью к отвлеченной свободе и ненавистью к реальной России. Эта категория людей, как во времена декабристов, так и позже, страдала одной и той же неизлечимой болезнью — отсутствием государственного смысла.

Как отнеслось большинство выдающихся людей к восстанию декабристов? Выдающийся поэт Ф. Тютчев писал: ... «Полна грозы и мрака,

Стремглав на нас рванулась глубина,

Но твоего не помутила зрака...

Ветр свирипел: но ... „да не будет тако“,

Ты рек, и вспять отхлынула волна...

...Народ, чуждаясь вероломства,

Забудет ваши имена».Карамзин писал: — «Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных- злодеев нашлось между ними не так много. Солдаты были только жертвой обмана». Обладая глубоким объективным умом историка, Карамзин писал: «Бог спас нас 14 декабря от великой беды. Это стоило нашествия французов». Благородный Жуковский, воспитатель будущего Царя-Освободителя Александра Второго, не побоялся прямо назвать декабристов «сволочью».

Достоевский, называя декабристов «бунтующими баранами», пишет о «бунте 14 декабря» как о бессмысленном деле, которое «не устояло бы и двух часов». В уста героя «Бесов» Шатова Достоевский вкладывает следующее высказывание: — ...«Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы голову». Пушкин в июле 1826 г. пишет князю Вяземскому: «Бунт и революция мне никогда не нравились». В десятой главе «Онегина» Пушкин дал следующую уничтожающую характеристику декабристов:

... Все это были разговоры,

И не входила глубоко

В сердца мятежные наука,

Все это была только скука,

Безделье молодых умов,

Забавы взрослых шалунов.

Широкие же массы народа восприняли восстание декабристов как желание уничтожить царя за то, что он не дает помещикам окончательно поработить крестьян. Даже такой страстный поклонник декабристов, как Герцен, в статье «Русский заговор» пишет: «Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными», а в статье «О развитии революционных идей» Герцен пишет о том, что «невозможны более никакие иллюзии; народ остался равнодушным зрителем 14 декабря».

Что бы случилось с Россией, если бы победил Николай I, а не декабристы?

Перспектива русской истории невероятно искажена рядом поколений не критически мыслящих личностей базаровского толка, которые только и делали, что, объятые слепой любовью к самому «прекрасному социалистическому будущему», разрушали реальное настоящее. Русская история слишком превратно ангажирована на свой вкус почитателями декабристов, Герцена, Белинского,Чернышевского и других «пророков» русской интеллигенции. Одним из примеров такого сознательного искажения является трактовка масонско-дворянского заговора декабристов.

Декабристы, Желябов, Софья Перовская, эсеровские террористы. Все это «святые», занесенные в синодик русской революции. С пистолетами, кинжалами и бомбами в руках. Святые от ... ненависти! Убийцы-мученики! Революционным кругам потребовалось около столетия упорной работы, чтобы внедрить в сознание широких слоев русского населения современное представление о декабристах, как о безгрешных ангелах, зачинателях борьбы с кровавым русским самодержавием.

Декабристы — это фанатики. А каждый русский фанатик — это эмбрион политического злодея. Во имя осуществления своей политической идеи русский политик готов сжечь других и себя. Политический фанатизм делает из русского революционера человека, очень часто готового отдать жизнь во имя всеобщего блага, но готового шагать по горло в горячей человеческой крови к светлому будущему фантастической России, построенной по рецепту его партии. Только по рецепту его партии и ни по какому другому! Если бы восстание не было подавлено, декабристы, руководимые желанием как можно быстрее достичь осуществления своих политических фантазий, тоже, как и большевики, пролили бы реки русской крови. В результате разгрома декабристского восстания мы имели только пять трупов и несколько десятков сосланных. А если бы победили декабристы, а затем бар-декабристов смела бы разбушевавшаяся народная стихия, то мы бы в 1825 году имели не пять трупов, а может быть, пять миллионов. В Смутное время ХVII столетия погибла ведь половина населения России. Пламя, вырывающееся из зерна политического фанатизма, никогда не знает удержа, оно пылает до тех пор, пока не сожжет все вокруг себя. Фанатик не любит никого и ничего, кроме полюбившейся ему политической идеи. Политические же идеи, как известно, не имеют гуманного сердца. Если бы декабристы победили, Пестель также неизбежно победил бы Муравьева-Апостола, как в октябре 1917 г. Ленин победил Керенского.

Один из иностранных дипломатов, Сен-Приест, писал, что, подавив восстание декабристов, Николай спас не только Россию, но и Европу, еще не изжившую страшные последствия французской революции.

«Революция здесь была бы ужасна. Вопрос не в замене одного Императора другим, но переворот всего социального строя, от которого вся Европа покрылась бы развалинами».

Декабристы и «психоз крови» у русской интеллигенции

От декабристов в русскую политическую жизнь вошло страшное наследие — «Психоз крови». Н. Былов пишет:

«Историческая тропа приводит нас к декабристам. Они были под гипнозом французской гильотины; они сговаривались убить всю царскую семью без остатка; они сурово осуждали революции неаполитанскую и испанскую за то, что там венценосцы не были истреблены. В своей „Русской правде“ Пестель развивал планы вырубки „под корень“ всего мыслящего слоя России. Церковь шла целиком на слом. Все это — во имя создания чего-то всеблагого, идеального»...

Декабристы заложили и новое: кровь во имя неведомого, туманного будущего. Эта традиция быстро дает себя знать после декабристов. Кружок «петрашевцев» принято понимать как нечто безобидное, где молодые люди обсуждали теории Фурье. Умалчивается одно обстоятельство: «петрашевцы» на своих собраниях обсуждали еще и убийство царя. Достоевский, бывший в числе петрашевцев и приговоренный к повешению, показал нам своей жизнью и творчеством, что этот суд он принял как заслуженный и через этот суд отделился от бесов, разъедавших его в молодости. Но в русской жизни бесы никак побежденными не оказались.

Чернышевский пишет в 1853 г.: «меня не пугает ни грязь, ни пьяные мужики, ни резня». Нечаев писал, что все средства — ложь, вымогательство, провокация, воровство и убийство — не только не должны смущать революционера, но абсолютно необходимы и всячески его украшают. Это и есть революционная доблесть. Увы, черные пророки всегда находили восторженное и послушное стадо...