В статьях В гостевой В вопросах и ответах В остальных разделах
В разделе
Календарь
29
марта, пт
16 марта по старому стилю

Посмотреть события этого дня

Пушкин и масонство

Читать полную версию этой статьи
Автор статьи: Башилов Б.   |  Опубликовал: Александра 24 сентября 2009

Глава из книги «История русского масонства» известнейшего русского исследователя масонства Бориса Башилова.

Историческое значение николаевской эпохи

Время правления Императора Николая I — время напряженной идейной борьбы между сторонниками восстановления русских традиций и сторонниками дальнейшего духовного подражания Европе. М. Гершензон подчеркивает в предисловии к составленному им сборнику «Эпоха Николая I»: «Тридцать лет, протекшие после восстания декабристов до смерти Николая I, труднее поддаются характеристике, чем вся эпоха, следовавшая за Петром I». Это эпоха третьего и окончательного духовного раскола русского общества. При Николае I окончательно оформляются два идейных лагеря, которые ведут с тех пор ожесточенную идейную борьбу между собой до настоящего времени: русский и западнический.

 

К несчастью для России, побеждает второе направление — западническое, на идейной основе которого возникает своеобразное духовное образование, не известное в других странах,- так называемая русская интеллигенция — уродливый придаток к русскому образованному слою и его непримиримый духовный враг. Орден русской интеллигенции, являющийся в духовном отношении потомком русского масонства, становится преемником декабристов и с удивительным фанатизмом в течение всего ХIХ века ведет борьбу за то, что не удалось осуществить декабристам,- за разрушение русской монархии.

История борьбы русской интеллигенции — это история того, как духовные дети вольтерьянства и масонства продолжают дело своих духовных отцов. И добиваются того, что не удалось осуществить вольтерьянцам и масонам, — разрушения русского государства.

Царствование Николая I — такая же роковая эпоха в истории России, как и эпоха Петра I, в ней окончательно созревает та сила, которая завершает дело Петра I, обеспечивает окончательную победу делу европеизации России. Невозможно знать высшую математику, не зная арифметики. И совершенно невозможно иметь правильное понимание причин того, как небольшая масонская организация в 1917 году смогла уничтожить российскую монархию, если не иметь правильного представления о ходе идейной борьбы в царствование Николая  I. Ибо трагическая судьба исторической России была решена идейно именно в эпоху Николая  I.

Духовная победа Пушкина над вольтерьянством и масонством

«Я не знаю более свободного ума в России, нежели Пушкин».

Б. Вышеславцев. Вечное в русской философии.

Тот, кто пишет историю русского масонства, не может пройти мимо Пушкина. И не потому, что, поддавшись увлечениям своей эпохи, Пушкин, как и многие выдающиеся его современники, был масоном, а по совершенно иной причине: потому что Пушкин, являющийся духовной вершиной своей эпохи, — одновременно является символом победы русского народа над вольтерьянством и масонством.

 

Если в лице Императора Николая I русская верховная власть перестает быть источником европеизации России и стремится выкорчевать губительные последствия Петровской революции, то в лице Пушкина русская культура преодолевает губительные духовные последствия Петровской революции и восстанавливает связь с древними традициями самобытной русской культуры. Пушкин — самый русский человек своего времени.

Он раньше всех, первый изжил трагические духовные последствия Петровской революции и восстановил гармонический духовный облик русского человека. К моменту подавления масонского заговора декабристов Пушкин отвергает весь цикл политических идей, взлелеянных масонством, и порывает с самим масонством.

Пушкин осуждает революционную попытку связанных с масонством декабристов, и вообще осуждает революцию как способ улучшения жизни. Пушкин радостно приветствует возникшее в 1830 г. у Николая I намерение «организовать контрреволюцию — революции Петра I» (См.: письмо Пушкина  П. Вяземскому в марте 1830 г.). Из рядов масонства Пушкин переходит в лагерь сторонников национальной контрреволюции, то есть оказывается в одном лагере с Николаем I. Василий Иванов пишет: «Самый кардинальный вопрос о той роли, которую сыграло в жизни и смерти поэта масонство,- даже не был поставлен. А ведь между тем с раннего возраста и вплоть до самой смерти Пушкин, в той или иной форме, все время сталкивался с масонами и идеями, исходившими от масонских или околомасонских кругов». — «Отец поэта, Сергей Львович Пушкин, типичный вольтерьянец ХVIII века, в 1814 году вступает в Варшаве в масонскую ложу «Северного Щита», в 1817 г. мы видим его в шотландской ложе «Александра», затем он перешел из нее в ложу «Сфинкса», в 1818 г. исполнял должность второго стуарта в ложе «Северных друзей». Не менее деятельным масоном был и дядя поэта — Василий Львович Пушкин. В масонство он вступает в 1810 г. С этого времени его имя встречается в списках ложи «Соединенные друзья». Затем он именуется членом Петербургской ложи «Елисаветы к Добродетели», а в 1819-1820 гг. состоял секретарем и первым стуартом в ложе «Ищущих Манны».

Приверженность отца Пушкина к вольтерьянству и масонству отразилась на соответствующем подборе книг в его библиотеке. Именно эти книги читал юный Пушкин до поступления в лицей и во время каникул, когда учился в лицее.

Царскосельский лицей, так же, как и Московский университет, как многие другие учебные заведения в Александровскую эпоху, был центром распространения масонских идей. Директор лицея В. Ф. Малиновский и профессор нравственных наук А. П. Куницын внушали воспитанникам критическое отношение к самодержавно-крепостническому строю. В лицейских лекциях осуждался деспотизм и пропагандировались идеи политической свободы как необходимого условия расцвета культуры, науки и искусства.

Воспитанники именовали это заведение в письмах и рукописных журналах «Лицейской республикой».

Царскосельский лицей подготавливал лицеистов не столько к государственной службе, сколько к вступлению их в тайные противоправительственные общества. Автор записки «Нечто о Царскосельском лицее и духе его» сообщает, что лицейским духом называется такое направление взглядов, когда «Молодой вертопрах должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском знать все дерзкие и возмутительные стихи и места из революционных сочинений. Сверх того, он должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах, казаться неверующим христианским догматам, а больше всего представляться Филантропом и русским филантропом».

Приходится ли после этого удивляться, что Пущин, Кюхельбекер и другие воспитанники лицея стали декабристами?!

Не лучше, как известно, был и «дух» петербургского образованного общества, среди которого приходилось бывать Пушкину-лицеисту. С какими бы слоями образованного общества ни сталкивался юный Пушкин, всюду он сталкивался с масонами или вольтерьянцами, или людьми, воспитывавшимися под влиянием масонских идей.

Высланный в Бессарабию, Пушкин попадает уже в чисто масонскую среду. От политического вольнодумства его должен был исправлять по поручению властей не кто иной ... как старый масон И. Н. Инзов, член Кишеневской ложи «Овидий». Мастером этой же ложи был Пущин. Уже в начале 1821 г. им удается завербовать Пушкина в масонском духе в число членов ложи «Овидий». «Я был масоном,- пишет позже Пушкин в письме к Жуковскому,- в кишеневской ложе, то есть в той, за которую уничтожены в России все ложи». (Имелось в виде запрещение Императором Александром I масонских лож).

Пушкин, несмотря на свою молодость, раньше масонов и декабристов понял, что с этими людьми у него нет и не может быть ничего общего. Именно в этот период, вскоре после вступления в масонское братство, он, по собственным его признаниям, начинает изучать Библию, Коран, а рассуждения англичанина-атеиста Гетчинсона называет в одном из писем «пошлой болтовней». Разочаровывается Пушкин и в радикальных политических идеях. Встретившись с самым выдающимся членом Союза Благоденствия и иллюминатом Пестелем, о выдающемся уме которого Пушкину прожужжали все уши декабристы, Пушкин увидел в нем только жестокого слепого фанатика.

По свидетельству Лепранди, «когда Пушкин в первый раз увидел Пестеля, то, рассказывая о нем, говорил, что он ему не нравится, и, несмотря на его ум, никогда бы с ним не мог сблизиться. Пушкин отнесся отрицательно к Пестелю, находя, что властность Пестеля граничит с жестокостью».

Не сошелся Пушкин и с виднейшим деятелем масонского заговора на севере — поэтом Рылеевым. Политические стихи Рылеева «Думы» Пушкин назвал дрянью и шутливо говорил, что их название происходит от немецкого слова «думм» (дурак). Подшучивал Пушкин и над политическим радикализмом Рылеева, о чем свидетельствует Плетнев.

Ведя на юге внешне несерьезный образ жизни, в действительности Пушкин много и упорно читал и также много и серьезно мыслил, мужая духовно с каждым днем. В Кишеневе Пушкин написал следующее многозначительное признание:

Вздохнув, оставил я другие заблужденья.

Врагов моих предал проклятию забвенья

И сети разорвал, где бился я в плену,

Для сердца новую вкушая тишину.

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Владею днем моим; с порядком дружен ум;

Учусь удерживать вниманье долгих дум;

Ищу вознаградить в объятиях свободы

Мятежной младостью утраченные годы,

И в просвещении стать с веком наравне.

Чрезвычайно характерно и другое поэтическое признание, написанное в том же 1821 году:

Всегда так будет и бывало,

 

Такой издревле белый свет:

Ученых много, умных мало,

Знакомых тьма, а друга нет.

Уже в 1822 году, в Кишеневе, Пушкин пишет свои замечательные «Исторические заметки», в которых он развивает взгляды, являющиеся опровержением политических взглядов декабристов. В то время, как одни декабристы считают необходимым заменить самодержавие конституционной монархией, а более левые — вообще уничтожить монархию и установить в России республику, Пушкин утверждает в этих заметках, что Россия чрезвычайно выиграла, что все попытки аристократии в ХVIII веке ограничить самодержавие потерпели крах.

Вспоминая в 1835 г. свою жизнь в Михайловском, Пушкин писал:

Но здесь меня таинственным щитом

 

Святое провиденье осенило,

Поэзия, как ангел-утешитель,

Спасла меня, и я воскрес душой...

В псковской глуши, слушая няню и певцов, приглядываясь к жизни мужиков, читая летописи, воссоздавая один из труднейших, переломных моментов русской истории, Пушкин снова ощутил живую силу русской державы и нашел для нее выражение в «Годунове». С тех пор и до конца жизни он в мыслях не отделял себя от империи.

После Михайловского он не написал ни одной богохульственной строчки, которые раньше, на потеху минутных друзей юности, легко слетали с его пера.

 

В письмах из деревни Пушкин несколько раз говорит про Библию и Читьи-Минеи. Он внимательно их читает, делает выписки, многим восхищается как писатель. Это не простой интерес книжника, а более глубокие запросы и чувства. Пушкин пристально вглядывается в святых, старается понять источник их силы (А. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т.2, с. 393).

Пушкин часто читает книги на религиозные темы. Он сотрудничает анонимно в составлении «Словаря святых». В 1832 г. Пушкин пишет, что он «с умилением и невольной завистью читал «Путешествия по Святым местам А. Н. Муравьева». В четырех книгах «Современника» Пушкин напечатал 3 рецензии на религиозные книги.

Вечно работающий гениальный ум Пушкина раньше многих его современников понял лживость масонства и вольтерьянства и решительно отошел от идей, связанных с ними. «Вечером слушаю сказки,- пишет Пушкин брату в октябре 1824 г.,- и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки. Каждая есть поэма».

Как величайший русский национальный поэт и как политический мыслитель Пушкин созрел в Михайловском. В Михайловском написаны им «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Цыганы», «Граф Нулин», «Подражание Корану», «Вакхическая песня».

Масоны и их духовные выученики-декабристы пытаются привлечь ссыльного поэта на свою сторону. Декабристы Рылеев и Волконский напоминают ему, что Михайловское находится «около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы — настоящий край вдохновения — и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы» (Рылеев), а Волконский выражает надежду, что «соседство воспоминаний о Великом Новгороде, о вечевом колоколе будут для Вас предметом пиитических занятий». Но эти призывы не встречают ответа. «Что сказать тебе о „Думах“,- пишет он Рылееву.- Все они на один покрой: составлены из общих мест: описание места, речь героя и нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен».

В январе 1825 г. в Михайловское приезжает самый близкий друг Пушкина — декабрист Пущин и старается окончательно выяснить, могут или нет заговорщики рассчитывать на участие Пушкина в заговоре. После долгих споров и разговоров Пущин приходит к выводу, что Пушкин враждебно относится к идее революционного переворота и что рассчитывать на него как на члена тайного общества совершенно не приходится.

Именно в это время Пушкин пишет «Анри Шенье». По определению И. С. Тургенева, «Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком того времени». Умственное превосходство Пушкина понимали многие выдающиеся современники, и в том числе Император Николай I, первым назвавший Пушкина «самым умным человеком России».

«Пушкин,- пишет митрополит Анастисий, — не был ни философом, не богословом и не любил дидактической поэзии. Однако он был мудрецом, постигшим тайны жизни путем интуиции и воплощавшим свои откровения в образной поэтической форме». Друг Пушкина Нащокин называл его «человеком с необыкновенным умозрением» и одно из писем к Пушкину закончил словами: «...Прощай, воскресение нравственного бытия моего».

И Пушкин могу бы стать воскресителем нравственного бытия не одного Нащокина, а всего русского народа. Если бы судьба подарила ему еще 15-20 лет жизни, то вся последующая судьба России могла бы стать иной, ибо гений Пушкина безошибочно различал верный путь там, где остальные только беспомощно топтались или шли по неверному пути.

Духовное развитие Пушкина — свидетель победы русского духа над теми соблазнами, которые овладевали душой образованного на европейский манер русского человека, когда он столкнулся с чуждой стихией европейской культуры. Достоевский называл Пушкина «великим и непонятым еще предвозвестителем». — «Пушкин,- пишет Достоевский,- как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия Петровской реформы, и появление его способствует освещению темной дороги новым, направляющим светом».

«...По-моему, Пушкина мы еще и не начинали узнавать: это гений, опередивший русское сознание еще слишком надолго. Это был уже русский, настоящий русский, сам, силою своего гения, переделавшийся в русского, а мы и теперь все еще у хромого бочара учимся. Это был один из первых русских, ощутивший в себе русского человека всецело, вырвавший его в себе и показавший на себе, как должен глядеть русский человек,- и на народ свой, и на семью русскую, и на Европу, и на хромого бочара, и на братьев славян. Гуманнее, выше и трезвее взгляда нет и не было еще у нас ни у кого из русских» (Достоевский, Дневн.пис.).

Поэт и Царь

Вскоре после восстания декабристов — 20 января 1826 г., Пушкин пишет Жуковскому: «Вероятно, правительство удовлетворилось, что я к заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел...Я был масон в Кишеневской ложе, то есть в той, за которую уничтожены в России все ложи. Я, наконец, был в связи с большею частью нынешних заговорщиков. Покойный Император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии...»

 

В феврале того же года Пушкин пишет Дельвигу: «Гонимый шесть лет сряду, замаранный по службе выключкою, сосланный в деревню за две строчки перехваченного письма, я, конечно, не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость его достоинствам. Но никогда я не проповедывал ни возмущения, ни революции,- напротив...»

В письме Жуковскому 7 марта Пушкин пишет: «Вступление на престол Государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть, Его Величеству угодно будет переменить мою судьбу.»

Описывая встречу Николая I с Пушкиным в Москве, в Чудовом монастыре, историки и литературоведы из числа Ордена Русской Интеллигенции всегда старались выпятить, что Пушкин на вопрос Николая I: «Принял бы он участие в восстании декабристов, если бы был в Петербурге?»- Пушкин будто бы ответил — «Да, принял бы».- Но всегда игнорируется самая подробная запись о разговоре Николая с Пушкиным, которая имеется в воспоминаниях его друга, польского графа Струтынского, сделанная со слов самого Пушкина.

Записи графа Струтынского об этой встрече предшествует пространное объяснение Пушкиным своих политических взглядов и их трансформации: «Мне казалось, что подчинение закону есть унижение, всякая власть — насилие, каждый монарх — угнетатель, тиран своей страны, и что не только возможно, но и похвально покушаться на него словом и делом... Я не помнил себя от радости, когда мне запретили въезд в обе столицы и окружили меня строгим полицейским надзором. Я воображал, что сравнялся с мужами Плутарха и заслужил посмертного прославления в Пантеоне!»

— «Но всему своя пора и свой срок,- сказал Пушкин.- Время изменило лихорадочный бред молодости. Все ребяческое слетело прочь. Сердце заговорило с умом словами небесного откровения, и послушный спасительному призыву ум вдруг опомнился, успокоился, усмирился; и когда я осмотрелся кругом, когда внимательнее, глубже вникнул в видимое,- я понял, что казавшееся доныне правдой было ложью, чтимое — заблуждением, а цели, которые я себе ставил, грозил преступлением, падением, позором!

Я понял, что абсолютная свобода, не ограниченная никаким божеским законом, никакими общественными устоями, , та свобода, о которой мечтают и краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, невозможна, а если бы была возможна, то была бы гибельна как для личности, так и для общества; что без законной власти, блюдущей общую жизнь народа, не было бы ни родины, ни государства, ни его политической мощи, ни исторической славы, ни развития; что в такой стране, как Россия, где разнородность государственных элементов, огромность пространства и темнота народной (да и дворянской!) массы требует мощного направляющего воздействия,- в такой стране власть должна быть объединяющей, гармонизирующей, воспитывающей и долго еще должна оставаться диктатуриальной или самодержавной, потому что иначе она не будет чтимой и устрашающей, между тем как у нас непременное условие существования всякой власти — чтобы перед ней смирялись, чтобы в ней видели всемогущество, полученное от Бога, чтобы в ней слышали глас самого Бога. Конечно, этот абсолютизм, это самодержавное правление одного человека, стоящего выше закона, потому что он сам устанавливает закон, не может быть неизменной нормой, предопределяющей будущее; самодержавию суждено подвергнуться постепенному изменению и некогда поделиться половиною своей власти с народом. Но это наступит еще не скоро, потому что скоро наступить не может и не должно».

— Почему не должно? — переспросил Пушкина граф. — «Все внезапное вредно,- ответил Пушкин.- Глаз, привыкший к темноте, надо постепенно приучать к свету. Природного раба надо постепенно обучать разумному пользованию свободой. Понимаете? Наш народ еще темен, почти дик; дай ему послабление — он взбесится». Пушкин рассказал следующее графу Струтынскому о своей встрече с Николаем I в Чудовом монастыре:

«Помню, что когда мне объявили приказание Государя явиться к нему, душа моя вдруг омрачилась — не тревогою, нет! Но чем-то похожим на злобу, ненависть, отвращение. Мозг ощетинился эпиграммой, на губах играла насмешка.

Я бы никогда не кончил, если бы вздумал в точности передать все оттенки чувств, которые испытал на вынужденном пути в царский дворец, и что же? — Они разлетелись, как мыльные пузыри, как сонные видения, когда он мне явился и со мной заговорил.

Вместо надменного деспота, кнутодержавного тирана, я увидел человека рыцарски-прекрасного, величественно-спокойного, благородного лицом. Вместо грубых и язвительных слов угрозы и обиды я услышал снисходительный упрек, выраженный участливо и благосклонно.

— «Как,- сказал мне Император,- и ты враг своего Государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой, Пушкин, Пушкин, это нехорошо! Так быть не должно».

— «Виноват и жду наказания».

— «Я не привык спешить с наказанием,- сурово ответил Император,- если могу избежать этой красности... Ты не возразил на упрек во вражде к твоему Государю, скажи, почему ты враг ему?»

— «Простите Ваше Величество, я дал Вам повод неверно обо мне думать. Я никогда не был врагом моего Государя, но был врагом абсолютной монархии». Государь усмехнулся на это смелое признание и воскликнул, хлопая меня по плечу:

— «Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугендбундов! Республиканские химеры всех гимназистов, недоваренных мыслителей из университетской аудитории. С виду они величавы и красивы, в существе своем жалки и вредны! Республика есть утопия, потому что она есть состояние переходное, ненормальное, в конечном счете всегда ведущая к диктатуре, а через нее к абсолютной монархии. Не было в истории такой республики, которая в трудную минуту обошлась бы без самоуправства одного человека и которая не избежала бы разгрома и гибели, когда в ней не оказалось дельного руководителя. Силы страны в сосредоточенной власти, ибо где все правят — никто не правит, где всякий законодатель — там нет ни твердого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? Анархия!»

— «Ваше Величество,- отвечал я,- кроме республиканской формы правления, которой препятствует огромность России и разнородность населения, существует еще одна политическая форма — конституционная монархия».

-»Она годится для государств, окончательно установившихся,- перебил Государь тоном глубокого убеждения,- а не для таких, которые находятся на пути развития и роста. Россия еще не вышла из периода борьбы за существование, она еще не добилась тех условий, при которых возможно развитие внутренней жизни и культуры. Она еще не достигла своего предназначения, она еще не оперлась на границы, необходимые для ее величия. Элементы, из которых она состоит, до сих пор друг с другом не согласованы. Их сближает и спаивает только самодержавие.

— Неужели ты думаешь, — продолжил Государь,- что будучи конституционным монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей? Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, врученное мне Богом, мало содействовало удержанию в повиновении остатков гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня! Не посмела! Потому что самодержавный царь был для нее представителем Божеского могущества и наместником Бога на земле, потому что она знала, что я понимаю всю великую ответственность своего призвания и что я не человек без закала и воли, которого гнут бури и устрашают громы.

— «Ваше Величество,- отвечал я с чувством,- Вы сокрушили главу революционной гидре, Вы совершили великое дело, кто станет спорить? Однако... есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым Вы должны бороться, которое должны уничтожить, потому что иначе оно Вас уничтожит!»

— «Выражайся яснее,- перебил Государь, готовясь ловить каждое мое слово».

— «Эта гидра, это чудовище, — продолжал я,- самоуправство административных властей, развращенность чиновничества и подкупность судов. Россия стонет в тисках этой гидры, поборов, насилия и грабежа, которая до сих пор издевается даже над высшей властью. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена, справедливость в руках у самоуправств! Что ж удивительного, Ваше Величество, если нашлись люди, чтоб свергнуть такое положение вещей?..»

— «Смелы твои слова, сказал Государь сурово, но без гнева,- значит, ты одобряешь мятеж, оправдываешь заговорщиков против государства? Покушение на жизнь монарха?»

— «О нет, Ваше Величество,- вскричал я с волнением,- я оправдываю только цель замысла, а не средства. Ваше Величество, Вы умеете проникать в души, соблаговолите проникнуть в мою, и Вы убедитесь, что в ней все чисто и ясно. В такой душе злой порыв не гнездится, а преступление не скрывается!»

— «Хочу верить, что так, и верю,- сказал Государь более мягко,- у тебя нет недостатка ни в благородных побуждениях, ни в чувствах, но тебе недостает рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легкомысленно обвиняешь власть, что она не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был тверд и силен. Ему нужно содействие людей и времени. Пусть все благонамеренные, способные люди объединятся вокруг меня, пусть в меня уверуют, пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их, и гидра будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих усилиях — победа, в согласии благородных сердец — спасение!

... Что же до тебя, Пушкин, то ты свободен. Я забываю прошлое, давно уже забыл. Не вижу пред собой государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит высокое призвание — воспламенять души вечными добродетелями ради великих подвигов. Теперь... можешь идти! Где бы ты ни поселился,- ибо выбор зависит от тебя,- помни, что я сказал и как с тобой поступил, служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства, пиши со всем полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим — буду я.»

Пушкин после ссылки

Приезд Пушкина Москва восприняла с восторгом, везде носили его на руках. Но всеобщий восторг сменился скоро потоками гнусной клеветы, как только в масонских кругах стал известен консервативный характер возмужавшего Пушкина. Вольтерьянцы и масоны не простили Пушкину, что он повернулся спиной к масонским идеям революционных преобразований России, что он с симпатией высказывался о духовном облике подавителя восстания декабристов — Николае  I. Поняв, что в лице Пушкина они приобретают опасного врага, вольтерьянцы и масоны прибегли к своему излюбленному приему политической борьбы — к клевете. В ход пускаются сплетни о том, что Пушкин купил расположение Николая I ценой пресмыкательства, подхалимства и шпионажа. Когда Пушкин написал «Стансы», А. Ф. Воейков сочинил на него следующую эпиграмму:

Я прежде вольность проповедал,

 

Царей с народом звал на суд,

Но только царских щей отведал,

И стал придворный лизоблюд.

В одном из писем В. Вяземскому Пушкин сообщает: — «Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то две тысячи пятьсот в месяц (которые бы очень мне пригодились), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и милостями царскими». На распущенные клеветнические слухи Пушкин ответил замечательным стихотворением:

Друзьям

Нет, я не льстец, когда царю

 

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами,

О нет, хоть юность в нем кипит,

Но не жесток в нем дух державный:

Тому, кого карает явно,

Он втайне милости творит.

Текла в изгнаньи жизнь моя,

Влачил я с милыми разлуку,

Но он мне царственную руку

Подал — и с вами я, друзья.

Во мне почтил он вдохновенье,

Освободил он мысль мою,

И я ль, в сердечном умиленьи,

Ему хвалу не воспою?

Я льстец? Нет, братья, льстец лукав:

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: «Презирай народ,

Гнети природы голос нежный!»

Он скажет: «Просвещенья плод -

Страстей и воли дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу...

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.Для Пушкина Николай I был настоящий властелин, каким он показал себя в 1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по случаю холеры народ пасть перед собой на колени (см: Письмо Пушкина к Осиповой от 29 июня 1831 г.). Хорошее отношение к Николаю I Пушкин сохранил на протяжении всей своей жизни. Бенкендорф писал царю: «Пушкин, автор, в Москве и всюду говорит о Вашем Величестве с благодарностью и величайшей преданностью».

В 1831 г. Пушкин сообщает Нащокину: «Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди, попаду во временщики, и Зубков с Павловым явятся ко мне с распростертыми объхятьями». Некоторое время спустя снова пишет ему: «Царь взял меняна службу, то есть дал жалованье и позволил рыться в архивах для составления истории Петра  I. Дай Бог здравия Царю».

В 1832 г. поэт получил, как личный подарок Императора, «Полное Собрание Законов Российской Империи». 28 февраля 1834 года Пушкин записывает в дневник: «Государь позволил мне печатать Пугачева; мне возвращена рукопись с его замечаниями (очень дельными)...» 6 марта 1834 г.: «Царь дал мне взаймы двадцать тысяч на напечатание Пугачева. Спасибо».

П. Струве пишет, что можно было бы привести еще длинный ряд случаев не только покровительственного, но и прямо любовного внимания Николая I к Пушкину. Когда против Пушкина масонскими кругами, злыми на него за «измену», было поднято обвинение в том, что он является автором порнографической «Гаврилиады», Николай I приказал передать Пушкину следующее: — «Зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».

Прочитав в «Северной Пчеле» клеветническую статью по адресу Пушкина, Николай I в тот же день написал Бенкендорфу: «Я забыл Вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере „Пчелы“ находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья по адресу Пушкина; поэтому предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения и, если возможно, запретить журнал».

Бенкендорф, как и всегда встал не на сторону Пушкина и Николая I, а на сторону Булгарина. «Северную Пчелу» не запретили, однако Бенкендорф быстро нашел способ закрытии «Литературную газету» Дельвига, в которой сотрудничал Пушкин, после закрытия которой русская словесность, по словам Пушкина, была «с головою выдана Булгарину и Гречу».

После закрытия «Литературной Газеты» Пушкин неоднократно ходатайствовал о разрешении издавать ему газету литературно-политического характера. Однако Бенкендорф всегда создавал этому ходатайству непреодолимые препятствия.

В убийстве Пушкина были заинтересованы масоны

Даже самое поверхностное знакомство с отношениями, существовавшими между Пушкиным и Николаем Первым, убеждает, что Император не мог быть инициатором преследований, которым все время подвергался Пушкин. Но тем не менее факт систематических преследований Пушкина налицо.

 

Гениальный поэт, по оценке П. Вяземского, оказался в «гнусной западне». Кто же был виновником создания этой «гнусной западни»? Ответ может быть только один: в травле и гибели великого русского поэта и выдающегося политического мыслителя могли быть заинтересованы только масоны и вольтерьянцы, большинство которых по своему социальному положению были члены высших слоев общества. В Петербурге при жизни Пушкина было три главных «политических» великосветских салона: салон графа Кочубея, графа Нессельроде и салон Хитрово-Фикельмон.

Салоны Нессельроде и Кочубея были враждебно настроены к Пушкину, и Пушкин был открыто враждебен обществу,группировавшемуся вокруг этих салонов. Сама Хитрово и ряд посетителей ее салона были настроены к Пушкину дружелюбно (по крайней мере, внешне), но салон Хитрово-Фикельмон посещали и враги Пушкина, явные и скрытые. Именно в этом салоне Пушкин встретился с Дантесом, и вся дальнейшая драма Пушкина протекала именно в этом салоне. И.Е Грот пишет в статье «Дуэль и смерть Пушкина»:, что «злые силы сделали Наталью Николаевну игрушкой своих черных планов. Если бы им не удалось использовать Натали, они нашли бы другой способ, но Пушкина все равно бы погубили. Описание графиней Фикельмон поведения Натали и Дантеса дает нам полную уверенность в невиновности Натали и в виновности Дантеса. Описание действий Дантеса всякого заставит думать, что с его стороны было обдуманное злое намерение, что он сознательно вел игру свою с целью у всех на глазах скомпроментировать Н. Н. Пушкину и, растравив горячий темперамент поэта, довести его до гибели».

Назначение бывших масонов на высшие государственные посты не было результатом непредусмотрительности Николая  I. Во-первых, не из кого было выбирать, приходилось довольствоваться теми людьми, которые имели опыт управления государством, а во-вторых, в те времена считалось достаточным, если люди дадут клятву не состоять больше в обществах, признанных правительством вредными для государства.

Имели ли политические салоны Кочубея, Хитрово-Фикельмон и Нессельроде какое-нибудь отношение к недавно запрещенному масонству? Не могли не иметь, поскольку большинство знатных фамилий Петербурга уже несколько поколений были масонами. Великий князь Михаил Павлович называл графиню Нессельроде «Господин Робеспьер». У нее в доме говорить по-русски не полагалось.

«Дом русского министра иностранных дел был центром так называемой немецкой придворной партии, к которой причисляли и Бенкендорфа, тоже приятеля обоих Нессельродов. Для этих людей иностранец Геккерн был свой человек, а Пушкин был чужой» (Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина,П, с. 407). Политическая направленность этих салонов по своему характеру была явно масонской. По свидетельству Фикельмон, члены этих салонов плясали «мазурку на все революционные арии последнего времени». Существование тайных масонских лож — самое обычное дело для масонской тактики.

Вдохновителями гнусной кампании против Пушкина были граф и графиня Нессельроде, которые были связаны с главным палачом поэта Бенкендорфом. Граф Карл Васильевич Нессельроде, ближайший и интимнейший друг Геккерна, был немцем, ненавистником русских, человеком ограниченного ума, но ловким интриганом. Графиня Нессельроде, едва умевшая говорить по-русски, играла виднейшую роль в свете и при дворе. Она ненавидела Пушкина, и он платил ей тем же. Женщина эта не могла простить Пушкину эпиграммы на ее отца, графа Гурьева, масона, бывшего министром финансов при Александре I, зарекомендовавшего себя корыстолюбием и служебными преступлениями:

«...Встарь Голицын мудрость весил,

Гурьев грабил весь народ.»

Из салона Нессельроде, чтобы очернить и тем скорее погубить поэта, шла гнуснейшая клевета о жестоком обращении Пушкина с женой, рассказывали о том, как он бьет Наталью Николаевну (ее преждевременные роды объясняли тем, что Пушкин бил ее ногами по животу). Она же распускала слухи, что Пушкин тратит большие деньги на светские удовольствия и балы, а в это время родные поэта бедствуют и обращаются за помощью, что будто бы у Пушкина связь с сестрой Натальи Николаевны — Александриной, у Наталии Николаевны — с царем и с Дантесом и т.д.

Эта же масонская мафия доносила Государю и политической неблагонадежности Пушкина. Гонителем и убийцей Пушкина был целый преступный коллектив.

Фактические исполнители примыкали к патологическому кружку, группировавшемуся вокруг Геккерна. Это были Дантес, князья Долгорукий, Гагарин, Уваров. Долгорукий прямо заявлял о своих претензиях на престол, «узурпированный» Романовыми. Этот кружок был связан общими эротическими забавами, «нежными узами» взаимной мужской влюбленности.

«Между высшим светом, который поэт называл „притоном мелких интриганов, ненавистников и негодяев“, и Пушкиным шла постоянная и ожесточенная борьба, но борьба неравномерная: Пушкин боролся в одиночку, ему морально сочувствовали и поддерживали близкие, искренне к нему расположенные друзья,- против поэта орудовал комплот — масонская мафия, которая имела власть и влияние, которая плотной стеной окружила самодержца и создавала между ним и поэтом непроницаемую стену» (В. Иванов. Пушкин и масонство).

В. Иванов считает, что Бенкендорф был масон и выдвинул идею создания III Отделения (задачей которого была борьба с масонами и революционерами) для того, чтобы во главе его иметь возможность покрывать деятельность запрещенного масонства.

Бездеятельность Бенкендорфа в отношении лиц, являвшихся злейшими врагами государства, несомненна. И в то же время он ведет прямую борьбу с Пушкиным, который отвернулся от масонства. Так, Пушкину был запрещен выезд в Европу, но злейшие враги государства и масоны — Герцен, Бакунин, Белинский — все получили разрешение выехать в Европу.

Пушкин знал, что Государь ни при чем в той бесчестной роли, которую по заданиям темных сил выполнял Бенкендорф. «Не Он виноват в свинстве его окружающих»,- писал Пушкин своей жене.

Многолетние преследования Пушкина в 1837 году кончаются его убийством. Убийца уже давно был подыскан: это был гомосексуалист и светский вертопрах француз Дантес. Будущий убийца Пушкина появился в Петербурге осенью 1733 г. Интересно отметить, что рекомендации его на службу и устройство его шли от масонов и через масонов. Вполне возможно, что и сам Дантес был масоном. Во всяком случае, масон граф Адлерберг благоволит Дантесу в его устройстве уж чересчур сильно.

Те же силы, которые воздвигали препятствия перед Пушкиным, все время разрушали все препятствия перед Дантесом. За три года службы Дантес 44 раза подвергся разного рода взысканиям, но это не мешало ему быстро продвигаться по службе и еще быстрее войти в высший свет Петербурга.

«Слухи о возможности дуэли получили широкое распространение,- пишет В. Иванов,- дошли до Императора Николая I, который повелел Бенкендорфу не допустить дуэли. Это повеление Государя масонами выполнено не было.»

После получения вызова на дуэль Геккерн был у Бенкендорфа. Последний, вместо того, чтобы выполнить приказ Царя, спрашивает совета у княгини Белосельской: как ему поступать — посылать жандармов на место дуэли или нет?

— «А пошлите жандармов в другую сторону»,- отвечает княгиня.

Через несколько дней после смерти Пушкина князь Вяземский писал А. Я. Булгакову: «Много осталось в этом деле темным и таинственным для нас самих».

Секундант Пушкина Данзас говорил А. О. Смирновой, что Бенкендорф был заинтересован, чтобы дуэль состоялась. Государь,- пишет В. Иванов,- не скрывал своего гнева и негодования против Бенкендорфа, который не исполнил его воли, не предотвратил дуэли и допустил убийство поэта. Когда Бенкендорф явился во дворец, Государь его очень плохо принял и сказал:— «Я все знаю,- полиция не исполнила своего долга». Бенкендорф ответил:

— «Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль будет там». Государь пожал плечами:

— «Дуэль состоялась на островах, вы должны были это знать и послать всюду». Бенкендорф был поражен его гневом, когда Государь прибавил:

— «Для чего тогда существует тайная полиция, если она занимается только бессмысленными глупостями».

Князь Петр Волконский присутствовал при этой сцене, что еще более конфузило Бенкендорфа.Странные обстоятельства похорон Пушкина масон Герцен со свойственной ему патологической злобой к Николаю I объясняет будто бы ревностью Николая I к всенародной славе Пушкина: будто бы Императору «не понравилось, что у дома поэта стояло все время множество народа, происходило это в двух шагах от Зимнего Дворца, поэтому в морозную ночь тело поэта, окруженное жандармами и полицейскими, тайно перевезли не в его приходскую, а в совершенно иную церковь, там священник поспешно отслужил заупокойную обедню, а сани увезли тело поэта в монастырь Псковской губернии, где находилось его имение».

В действительности, в соответствии с воспоминаниями Данзаса, друга и секунданта Пушкина, дело происходило так: «Тело Пушкина стояло в его квартире два дня, вход для всех был открыт, и во все это время квартира Пушкина была набита битком».

Тайная перевозка тела Пушкина — тоже ложь. Тело перевозилось ночью потому, что до позднего вечера приходили люди прощаться с телом любимого поэта. «В ночь с 30 на 31 января,- сообщает Данзас,- тело Пушкина отвезли в Придворно-Конюшенную церковь, где на другой день совершено было отпевание, на котором присутствовали все власти, вся знать, одним словом, весь Петербург. В церковь пускали по билетам и, несмотря на то, в ней была давка, публика толпилась на лестнице и даже на улице. После отпевания все бросились к гробу Пушкина, все хотели его нести».

Высший свет, узнав о смертельном ранении Пушкина, радовался, что ранен он, а не Дантес. «Нидерландское посольство атаковалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения элегантного молодого человека»,- пишет своему правительству Посланник Саксонии. В письме к О.А. Смирновой Николай I писал: — «Рука, державшая пистолет, направленный на нашего великого поэта, принадлежала человеку, совершенно неспособному оценить того, в которого он целил. Эта рука не дрогнула от сознания величия того гения, голос которого он заставил замолкнуть».

На докладе по делу Дантеса Николай I написал: «Быть по сему, но рядового Геккерна (Дантеса), как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерский патент».

В беседе с графом П. Д. Киселевым Государь сказал ему: «Он погиб. Доктор пишет, что Пушкин проживет лишь несколько часов. Я теряю в нем самого замечательного человека России». Пушкин был один из немногих людей эпохи, который ясно сознавал величие Николая, как государственного деятеля, а Николай I с момента своей первой встречи в Чудовом монастыре ясно сознавал величие пушкинского гения.

Взгляд Пушкина на историческое прошлое России

Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего времени. Работая над «Борисом Годуновым», он глубоко изучил Смутное время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху Пугачевщины.

 

«Дикость, подлость и невежество,- писал он,- не уважать прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим, а у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, то есть историей отечества».

... Да ведают потомки православных,

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают,

За их труды, за славу, за добро,

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют...

И. С. Аксаков во время открытия памятника Пушкину в Москве сказал: — «Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную связь с родною историей, состоять как бы в историческом сродстве и с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым.

Русская летопись уже не представлялась ему чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы семейною хроникой».

Пушкин писал:

... Два чувства дивно близки нам,

 

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.На них основано от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

Животворящие святыни.

Земля была б без них мертва.

Без них наш тесный мир — пустыня,

Душа — алтарь без Божества.«Уважение к минувшему, — утверждает Пушкин, — вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства» (Наброски статьи о русской истории).

Будучи еще совершенно юным, в своих «Исторических замечаниях», написанных в 1822 году, он указывает:

«Греческое вероисповедание, отдельное от прочих, дает нам особенный национальный характер. В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических»,..

«...Мы были обязаны монахам нашей историей, следственно, и просвещением».

В статье «Отчуждение России от Европы» Пушкин пишет: «Христианское просвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а не Польшей, как еще недавно утверждали европейские журналы: но Европа, в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна». И далее: «Гизо объясняет одно из событий христианской истории,- европейское просвещение. Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и, отклоняя все отдаленное, случайное и постороннее, доводит до нас сквозь ряд темных и кровавых, тяжелых и расцветающих веков.

Вы поняли все достоинство французского историка, поймите ж и то, что Россия никогда ничего не имела общего с Европою, что история её требует другой мысли, другой формулы, чем те мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада».

Отношения Пушкина к самодержавию

«Изучение истории Смуты приводит его к одному убеждению, которое является позднее основным для его политического мировоззрения,- к убеждению, что монархия есть в народном сознании фундамент русской политической жизни» (С. Франк).

 

О том, что Пушкин в зрелом возрасте был монархистом, есть свидетельство Гоголя, приведенное в письме к Жуковскому в «Выбранных местах из переписки с друзьями:

— «Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха!

И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни!

— „Зачем нужно“,- говорил он,- „чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона?

Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и небратское.

С одним буквальным исполненьем закона не далеко уйдешь; нарушить же или не исполнять его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти.

Государство без полномощного монарха,- автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина! Человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но если нет среди них ни одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт. (А, кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой, да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить в том или другом месте какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабанщик или неуклюжий тулумбас).

При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться на счет других; блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!“ — Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значение великих истин!»

Можно сказать, что этот взгляд Пушкина на прогрессивную роль монарха в России есть некоторый уникум в истории русской политической мысли ХIХ века. Он не имеет ничего общего ни с официальным монархизмом самих правительственных кругов, ни с романтическим, априорно-философским монархизмом славянофилов, ни с монархизмом реакционного типа.

Вера Пушкина в монархию основана на историческом размышлении и государственной мудрости и связана с любовью к свободе и культуре. (С. Франк). «Его символ веры,- указывает известный пушкинист М. Л. Гофман,- заключался для него в трех словах: Бог, Родина, Царь. Последний должен быть самодержавным монархом, наделенным безграничной властью, больше отцом Родины, чем ее слугой».

Государственность мировоззрения Пушкина

Великий поэт понимал, что многие из его современников предъявляют русской действительности часто такие требования, какие не выдержит ни одно государство на свете. Коснувшись в 1832 году характера зарождавшегося русского либерализма, Пушкин пророчески заметил, что в России очень много людей, «стоящих в оппозиции не к правительству, а к России».

 

Пушкин, как позднее Гоголь, ясно сознавал, что добиваться улучшения жизни в России можно и должно, но нельзя в жертву иллюзорным политическим мечтам и политическому фанатизма приносить Россию, созданную жертвенным трудом многих поколений русских людей. Эта основная черта политического мировоззрения зрелого Пушкина всегда раздражала членов Ордена. В силу именно этой причины русская интеллигенция несколько раз переживала многолетние периоды отрицания Пушкина.

Общим фундаментом политического мировоззрения Пушкина было национально патриотическое умонастроение, оформленное как государственное сознание. Этим был обусловлен его страстный постоянный интерес к внешнеполитической судьбе России. В этом отношении Пушкин представляет в истории политической мысли совершенный уникум среди независимых и оппозиционно настроенных писателей ХIХ века.

В сороковых годах Печорин уже писал:

...Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтоженья!

И в разрушении отчизны видеть

Всемирную денницу возрожденья.

Отношение Пушкина к демократии

За два года до смерти, в 1835 году, в заметке «Об истории поэзии Шевырева», Пушкин писал: «...Франция, средоточие Европы, представительница жизни общественной, жизни — все вместе — эгоистической и народной. В ней науки и поэзии не цели, а средства.

 

Народ властвует в ней отвратительною властию демократии». В большой критической статье о мемуарах Джона Тренера Пушкин пишет: «... С некоторого времени Северо-Американские Штаты обращают на себя в Европе внимание людей мыслящих. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановление американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными.

Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось».Далее Пушкин дает следующую характеристику:

«С удивлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую, подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (комфорт); большинство, нагло притесняющие общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

«Во все времена,- говорил Пушкин  А. О. Смирновой,- были избранные, предводители; это восходит от Ноя и Авраама.

Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством. В массе воли разъединены, и тот, кто владеет ею,- сольет их воедино! Роковым образом, при всех видах правления, люди подчинялись меньшинству или единицам, так что слово „демократия“, в известном смысле представляется мне бессодержательным и лишенным почвы. В сущности неравенство есть закон природы.

Единицы совершали все великие дела истории. Воля создавала, разрушала, преобразовывала. Ничто не может быть интереснее святых — этих людей с чрезвычайно сильной волей. За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими».Отношение

Пушкина к революции

«Что нужно Лондону — то рано для Москвы».
А. С. Пушкин

Умственно созрев, Пушкин осуждает философов-«просветителей» за их политический и нравственный цинизм.

Своего прежнего кумира Вольтера он называет «фернейским шутом».

«Гуманизм сделал французов язычниками»,- сказал Пушкин  А. О. Смирновой. Устами Анри Шенье, казненного во время французской революции, он разоблачает ложь и обман последней, которая, подняв восстание во имя свободы, утопила ее в крови:...З а к о н,

На вольность опершись, провозгласил равенство!

И мы воскликнули: Блаженство!

О горе! О безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари; о ужас, о позор!..Изучив смутное время и Пугачевщину, Пушкин приходит к выводу: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или методы не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя шейка — копейка, а чужая голова — полушка».

В «Капитанской дочке», стоя уже на краю могилы, Пушкин оставлял через своего героя завет молодому поколению:

«Молодой человек, если записи мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения общественных нравов без всяких насильственных потрясений».

 

Комментарии     Перейти к форме написания комментария

Комментариев нет

Оставить свой комментарий

Для комментирования материалов необходимо зарегистрироваться 

Я уже зарегистрирован

e-mail *

Пароль *

 

Запомнить меня

Я хочу зарегистрироваться

e-mail *

Пароль *

Повторите пароль *

Как Вас называть на сайте *

Код с картинки *