В статьях В гостевой В вопросах и ответах В остальных разделах
В разделе
Календарь
19
марта, вт
06 марта по старому стилю

Посмотреть события этого дня

Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрании царя Михаила

Как получилось, что во время небывалой смуты, разрухи и междуусобицы, какая была после прерывания царствующей династии Рюриковичей, на российский трон был избран шестнадцатилетний отрок, с трехлетнего возраста до того пребывающий в Ипатьевском  женском монастыре  вместе с матерью своею, икониней Марфой?
Ответ один : велика была вера народа в промысел Божий, велико было послушание Его воле.

Промысел Божий состоит в том, что по прошествии четырехсот лет, после девяноста с лишнем лет жизни без Царя, когда сбудутся многочисленные пророчества святых о восстановлении монархии в России (при условии всенародного покаяния) - если на то будет воля Божия - то кого бы Господь не предложил Монархом в воскресшей России, надо будет принимать безусловно, поскольку в 1613 году явлен нам был беспретендентный пример! 

Читать полную версию этой статьи

Как это было?

Русские и поляки — два народа одно­племенные и соседние, сходные притом во многом между собою и по нравам, и по близости языка, не могли ужиться между собою так, чтобы и у тех, и у дру­гих сохранилось свое независимое госу­дарство. Завязался такой узел, что либо Русь должна была покорить Польшу, либо Польша - Русь. Испокон века русский край был поделен на земли: в каждой земле держался свой поря­док, были отличия в обычаях, но сходства было больше, чем разницы, и от­того все считали себя одним народом. После принятия Христовой веры еще более настало соединения: во всех зем­лях была одна вера, одна церковь, один богослужебный и ученый язык. В землях были свои особые князья, но все русские князья были из одного рода; людям вольно было переходить из одной земли в другую, приобретать в разных землях имения и служить то одному, то другому князю. Над всеми князьями считался один старший и назывался великий князь: он большой власти не имел, но все-таки уважался за главного на все русские земли. Это поддерживало связь. Были на Руси неурядицы, смуты; князь шел на князя, город на город, земля на землю; в середине земель поднимались междоусобства, крупные земли дроби­лись на мелкие; в мелких появлялись свои особые князья, но из одного и того же рода — все это между собою ссори­лось, воевало; а тут соседние народы нападали на русский край: с востока, из-за Волги, одно за другим выходили кочевыс племена и ломились на Русь, сильнее других были половцы, и страшны они были Руси наипаче тем, что князья сами приводили их на своих недругов, таких же русских князей. Они довели полуденный край - Киевщину и Северщину — до великого разорения, так что люди стали оттуда переселяться все более на северо-восток; на Оку, на Клязьму, на верхнюю половину Волги; там проживали чужеплеменники, не та­кие воинственные, как половцы, а боль­ше мирные и слабые; русские покорили их себе: они принимали христианскую веру, а вслед за тем перераживались* совсем в русских. Это были народы пле­мени, которое ученые называют финско-турецким. И теперь есть остатки этого племени и составляют на востоке Рус­ского государства народы, которых обыкновенно называют инородцами, — это мокша, мордва, чуваши, черемисы, вотяки, мещеряки. Прежде было их много; были такие народы этого пле­мени, от которых теперь ничего не осталось; таковы мурома, меря, весь и другие. Все они через многие века обру­сели, и память их почти потерялась. Так , и теперь на наших глазах целые села мордовские делаются совсем русскими, забывают и речь свою, и обычаи отцов своих, и память утрачивается у правну­ков о том, каковы были их прадеды. Так и тогда делалось.

Наконец, после того как многие кочевые народы нападали на Русь и опус­тошали ее, набежали самые страшные, самые многочисленные — татары. Несогласная Русь не могла от них оборониться; вся почти пострадала от их нашествия, принуждена была покориться им и досталась в неволю татарским ханам, которые заложили себе столицу Сарай-город, в низовье Волги на берегу реки Ахтубы. Горькая доля постигла Русь - чужая неволя. Мало того что русские должны были платить дань татарскому хану, татары часто разъезжали по русским городам и своевольствовали, как хотели.

Но, на счастье Руси, татары, во-первых, не истребили христианской веры; во-вторых, их царство не долго было крепким, и лет через сто с небольшим после нашествия татар на русские земли оно совсем расшаталось и начало распа­даться на части. Между тем святая вера сберегла силу русского народа, и, ког­да пора приспела, русский народ пока­зал ее. Татарская неволя хоть и была в свое время тяжела, и без пользы для Руси не осталась: она была для нее, словно обруч для расшатавшейся бочки; земли и княжения не знали над собой крепкой власти, а теперь поневоле долж­ны были признавать одного господина над всеми - татарского хана; все ему должны были платить дань. Но татарские ханы поверяли свою власть и сбор дани со всей Руси русскому старейшему, или великому князю, и оттого власть этого князя стала вырастать и начала зреть на Руси дума, чтоб Русь вся была еди­ною державою, чтоб старейший, или вели­кий князь, был государь, хозяин, владелец целой Руси, чтоб все: и князья, и простые люди — ему одному повиновались, его од­ного знали за владыку, чтоб его воля, как Божия воля, уважалась всеми и всех под­вигала на дело. Невозможно было Руси выбиться из неволи, невозможно было ей и наперед охранить себя от иноплеменных завоевателей и разорителей до тех пор, пока русский край будет разбит на части и все части не будут знать над собой од­ной для всех верховной власти.

Лет через сто после нашествия татар , в XIV веке, явились и вырастали на Руси два государства — Москва и Лит­ва, стало два государя — московский и литовский, а прежние земли и княжения с их князьями стали повиноваться — иные Москве, другие Литве. Русь, таким образом, разделилась на две половины. Но трудно было размежеваться этим половинам так, чтоб и той и другой были собственно только ей принадле­жащие земли и одна другой не трогала. И в той, и в другой половине народ был русский. Были, правда, отличия, и не малые, да все не такие, чтоб жившие под Литвою и под Москвою забыли, что они один народ. Вера православная и там и здесь одна, язык церковный один, разговорная речь сходственна. Окраи­ны двух государств то и дело что посту­пали то к одному, то к другому; а кому из князей, бояр или вообще всякого звания людей не пригоже покажется жить в Московском государстве, тот уезжает в Литовское, а кому в Литовском не хо­рошо — тот переселяется в Московское. И пошло на то, что Москва и Литва хоте­ли друг друга завоевать.

Но Литва соединилась с Польшею. Сначала это вышло так, что поляки выби­рали себе литовских государей одного за другим в короли, а потом, в XVI веке, Польша с Литвою составила одно соеди­ненное государство. Через это Польша втянулась в спор с Москвою. Польша с Литвою стала для Московского госу­дарства тем, чем прежде была для него одна Литва, а Московское государство сделалось для Польши тем, чем прежде было для одной Литвы. Как прежде Лит­ва добивалась господствовать над всею Русью, так теперь уже не одна Литва, но с нею и Польша того же добивалась.

Польша, соединившись с Литвою, взяла над нею во всем верх. Польские обычаи и польский язык принимались в Руси, соединенной с Польшею. Самой православной вере угрожала там опас­ность от господствовавшей в Польше римско-католической веры, особенно когда римские папы, главы римско-католической церкви, домогались уже издавна, и притом неустанно, подчинить своей власти восточную православную церковь. От этого с присоединением новых русских областей к польско-литовской державе должна была и в этих новых областях делаться, как в старых, коренная перемена — и в обычаях,и в по­нятиях, и в управлении, и в житейском быту, и в языке, и даже мало-помалу в самой вере. Польша домогалась не только покорить себе Русь, но и ополя­чить ее.

Но против Польши стояло уже твердою стеною Московское государст­во. Освободившись от татарской не­воли, оно быстро вырастало, укрепля­лось и расширялось. Присоединен был к Москве Великий Новгород со всею полуночною страною до Ледовитого мо­ря и до Уральских гор, потом - Псков со своею областью: земли русские, но до того времени много веков сами собою управляемые. Успела Москва от­бить у Литвы русские земли - Северщину и Смоленщину; завоеваны были при царе Иване Васильевиче царства Казан­ское и Астраханское, со всем поволж­ским низовьем. Стала Москва голосно заявлять, что хочет присоединить к своему государству Киевщину, Во­лынь, Подоль, Белую Русь — все земли, исстари русские, находившиеся во влас­ти польско-литовской державы. Поль­ша увидала, что приходится ей старать­ся скорее покорить и присоединить к себе Московское государство, как ей уже удалось сделать это с Литовским, а иначе если Москва еще более усилится, то заберет себе все русские области у Польши, да в борьбе с нею, отнявши Русь и Литву, самую Польшу (без Руси и Литвы несильную) завоюет. Польша стала приискивать средства, как бы овладеть Москвою и ее огромным царст­вом. Сначала поляки думали дойти до этого таким путем, какой им посчастливился с Литвою: приходилось им, по их обычаю, выбирать себе королей; они пытались не один раз выбрать на свой прес­тол московского государя; потом бы они устроили вечное соединение двух государств. Это не удавалось. В начале XVII века случилось в Московском государстве такое событие, что полякам было на руку. Царствующий в Москве род прекратился. Последний из этого рода государь Федор Иванович, человек слабый и бездетный, еще при жизни сво­ей отдал вcе правление своему шурину Борису Годунову. Этот последний мог надеяться, что по смерти царя Федора Ивановича выберут его, Бориса, на прес­тол. Но у Федора Ивановича был малолетний брат Димитрий Иванович. Он жил в Угличе. Он был помехою надеждам Бо­риса. Вдруг он умер скоропостижно на­сильственною смертью. Народ в Угличе перебил людей, на которых падало подоз­рение, что они извели московского ца­ревича. Борис послал произвести след­ствие. На этом следствии вывели, что царевич сам себя заколол ножом в при­падке падучей болезни, но в народе ос­талось подозрение, что Борис приказал тайно убить царевича Димитрия. Много лет спустя после того царь Федор Ива­нович умер. У Бориса было много доб­рожелателей, которых он, бывши при Федоре Ивановиче правителем, располо­жил к себе разными благодеяниями. Были у него и враги, но они не смели тогда поднять голоса. Бориса выбрали на престол. Тогда стал носиться слух, что царевич Димитрий жив, что его успели спасти от убийц, подменивши другим мальчиком, которого и убили, а царевич где-то проживает в неизвест­ности. Слух этот мог произойти сам со­бою. На нашей памяти случалось, что умрет скоропостижно какое-нибудь высокое лицо, в народе начнутся нелепые слухи, но как большого внимания не обращают, то народ поболтает, побол­тает да и перестанет. Так было бы и при царе Борисе Годунове, если б этот царь не испугался слуха о Димитрии; а то он вообразил, что ему устраивают втайне что-то дурное; быть может, он и впрямь подозревал, не жив ли Димитрий и не хочет ли отнять у него престол; а может быть, он боялся, что враги его подучают кого-нибудь назваться Димитрием. Так ли он думал или иначе, только он начал доискиваться тайных врагов, приказал хватать людей, отдавать на муки в пыт­ку, резать языки, кидать в тюрьмы, ссылать в пустыни. Таким образом мно­го знатных родов потерпело безвин­но, и в том числе семья Романовых, любимая народом. Тяжело стало жить людям: соберутся ли в гости или на ули­це сойдутся между собою - сейчас по­дозрение, лихие люди доносят; огово­ренных пытают и мучат ни за что ни про что. Народ, прежде любивший Бориса, стал его ненавидеть за жестокости. Тут, на беду Борису и Русской Земле, насту­пил ужасный голод, и народ начал ду­мать, что Борисово царство не благословляется Богом; что он царь не закон­ный, а хищник, и через него на всю Русь посылается такая кара. Димитрия меж тем Борис все искал, да не находил; а слух об нем расходился все больше и больше, и узнали об этом в Польше. Был в Польше пан воевода сандомирский Юрий Мнишек, человек хитрый, лукавый; был он в родстве и свойстве с очень знатным и богатым родом кня­зей Вишневецких. Они объявили коро­лю своему Сигизмунду III, что явился царевич Димитрий. Кто был этот бродя­га, до сих пор не решено, хотя в Мос­ковском государстве и укоренилось, что он был беглый монах Чудова мо­настыря Григорий Отрепьев. Король принял его как царевича, хотя он ника­кого верного свидетельства не пред­ставил. Зато он обещал, что станет вво­дить в Московском государстве римс­ко-католическую веру и устроит на будущие времена соединение Москов­ского государства с Польшей. Много па­нов не поверили ему: король не мог довести дела до того, чтоб Польша це­лым государством повела его на прес­тол, но дозволил панам кому-либо оказать пособие названному царевичу; а как Вишневецкие были очень сильны, то составили войско из разных сор­ванцов, пристали туда запорожские ка­заки, охотники воевать с кем угодно; и с такою шайкой названный Димит­рий вступил в Московское государ­ство. Ему бы, однако, никогда не уда­лось, если б сами русские не помогли ему. Русские поверили, что к ним идет настоящий Димитрий, думали, что Бог, из милости к Русской стране, чудесно

сохранил ее законного государя. Много стало приставать к нему сразу. Жива бы­ла мать настоящего Димитрия. Если б ее поставили перед народом и она бы ска­зала всем, что сын ее подлинно убит и тот, который идет на Москву, ей не сын, то народ бы, конечно, не поверил обма­ну, стал бы грудью за царя Бориса. Но Борис не смел этого сделать; он держал мать в заточении в дальнем монастыре и боялся, что если ее поставить перед на­родом, так она нарочно из мести за смерть своего сына и за свое горе ска­жет народу такое, что пойдет не к добру Борису и его роду. Борис умер скоро­постижно 13 апреля 1605 года. Сын его Феодор нарекся царем. Но тут все войс­ко, которое воевало против названного Димитрия, под городом Кромами пере­далось ему. Московские люди низвели Федора Борисовича с престола, а потом 10 июня 1605 г., как говорят, по тайному приказанию названного Димитрия, умер­твили вместе с его матерью. Названный Димитрий сел на престол. Мать настоя­щего Димитрия признала его сыном пред всем народом, из мести к Годунову за убиение ее сына. Названный Димитрий должен был исполнить слово, которое дал в Польше пану Юрию Мнишку, и же­ниться на дочери его, Марине. По этому поводу Мнишек с дочерью и с роднёю в мае 1606 г. приехал в Москву, а с ним прибыло туда тысячи две с лишком поляков. Здесь, во время свадебных праздников, поляки стали вести себя нагло, оскорблять народ, не оказывали должного уважения к вере и русским обычаям. Народ негодовал. Пользуясь этим, бояре составили заговор, заманили в него кое-каких служилых и торговых людей и 17 мая 1606 года возбудили народ бить поляков, разгостившихся в Москве, сами напали на дворец и убили самозванца, называвшего себя Димитрием. Выбрали царем князя Ва­силия Ивановича Шуйского, уверившись, что прежний убитый названный Димит­рий был не настоящий Димитрий, а Гришка Отрепьев, дьякон-расстрига, и притом затевал ввести в Московском государ­стве латинскую веру. Но народ был недоволен тем, что Василий сел на прес­тол неправильно: не вся земля через своих выборных людей избрала его на царство, а прокричали его царем и посадили на престол благоприятели его и нахлебники в Москве. Начались сму­ты, бунты. Появились бродяги, назы­вавшие себя царскими именами, и вол­новали народ. В Польше, в доме Мнишка (а сам Мнишек сидел тогда в плену в Ярославле ) , стали опять творить Димитрия, распространили слух, что тот, который недавно царствовал в Москве этим именем, не убит, а спасся от смер­ти. Вслед за тем в Северщине (нынеш­няя Черниговская, Орловская и Кур­ская губернии) появился новый вор, назвавший себя Димитрием. Около него столпились поляки, казаки и разные русские бродяги. Стали сдаваться ему города. Он дошел до Москвы и стоял станом в подмосковном селе Тушине целых полтора года, держал столицу в осаде, а взять ее не мог. Другое его полчище стояло под Сергеевым монас­тырем св. Троицы и также не могло взять монастыря. Тем временем Мос­ковское государство пришло в ужас­нейший беспорядок. Одни стояли за Димитрия, другие за Василия. Жена первого бродяги, Марина Мнишек, приз­нала нового Димитрия за одно лицо с прежним своим мужем, и это много расположило к нему народ. "Стало быть, - говорили, - он и впрямь тот, кто царствовал и кому мы присягали". Были такие, которые не верили, чтоб: он был Димитрий, а стояли за него оттого, что не любили царя Василия;

и не хотели, чтобы он, неправильно севший на престол, утвердился на нем своим родом. Они хотели через Димитрия свалить с престола Шуйского, а потом извести самого вора, что

назывался Димитрием, и выбрать нового царя всею землей. Сперва Димитриева сторона брала верх над Васильевой, но скоро поляки, которые разослали из ту­шинского стана по разным городам и уездам сбирать продовольствие для вой­ска, наделали народу русскому оскорб­лений и насилий и так его озлобили, что он повсеместно поднялся и стал приставать к Шуйскому. Тогда царь Василий Шуйский пригласил на помощь шведов. Молодой боярин Михайло Ва­сильевич Скопин-Шуйский, человек необычного дарования, вместе со шве­дами победил поляков и русских воров, которые держались Димитрия, и освободил Троицкий монастырь от осады. Король польский Сигизмунд III поднялся на Московское государство как-будто за то, что во время убийства того царя, что назывался Димитрием, в Москве перебили его подданных, поляков.

Сигизмунд осадил Смоленск и послал под Москву, в Тушино, звать к себе тех поляков, которые служили Димитрию. Тогда те московские бояре, что были в Тушине и служили вору, увидали иной способ низложить Василия Шуйского, отстали от вора и заявили, что хотят на московский престол сына Сигизмундова, королевича Владислава. Вор, называвший себя Димитрием, увидал, что ему плохо, и с казаками 7 января 1610 г. убежал в Калугу. За ним побе­жала и жена его. Весь тушинский табор разошелся. Москва освободилась от осады.

Но Василию после этого стало не лучше, а хуже. Сигизмунд ухватился за то, что некоторые русские заявили, что хотят на престол сына его Владислава, и намеревался идти на Москву. Боярин Михаил Васильевич Скопин-Шуйский умер скоропостижно в Москве 24 апреля 1610 года. Народ прокричал, что его извела невестка царская, жена Васильева брата. Подозревали и самого царя, потому что не любили его и прежде. Летом польское войско пошло к Москве. Выступил против него царский брат Димитрий; но московское войско неохотно шло биться за Шуйских, а иностранцы, которые помогали Шуйскому, изменили во время самого сражения под Клушином. Предводитель, или гетман, польско­го войска, Жолкевский, победив Димит­рия Шуйского, пошел к столице. Тогда в Москве сделался переполох, ждали поляков, а тут на пущую ей беду явил­ся под нее из Калуги с казаками тот вор, что называл себя Димитрием. Тог­да, угрожаемые с двух сторон и от по­ляков, и от вора, москвичи низложили царя Василия с престола; держали про­меж себя совет и порешили пригласить на царство польского королевича Вла­дислава. Жолкевский подступил к сто­лице. Здесь бояре на Девичьем поле 17 августа 1610 г. заключили с ним до­говор на том, чтоб им выбрать на прес­тол королевича Владислава и послать под Смоленск к королю посольство об этом важном деле. Вор был прогнан и через несколько месяцев (10 декабря 1610 г.) был убит в Калуге.

Но оказалось, что Сигизмунд и поляки только обманывали и дурачили русских, показывали вид, что хотят дать на московский престол своего ко­ролевича, а у них была совсем иная тайная дума: они хотели покорить се­бе все Московское государство и при­соединить его к Польской державе. Польское войско вошло в Москву под начальством Гонсевского, которого вместо себя поставил в русской столице гетман Жолкевский. Поляки без всякой церемонии стали распоряжать­ся царскою казною, а бояре, состав­лявшие верховный совет, только по имени были правителями; в самом же деле должны были поступать так, как поляки прикажут. Под Смолен­ском посланные туда к королю пос­лы — митрополит ростовский Филарет (бывший боярин Феодор Никитич Ро­манов) да боярин Василий Голицын с товарищами — не могли столковаться с польскими панами; русские послы домогались, чтоб Владислав крестился в греческую веру; поляки на это не согла­шались и обходились с послами высокомерно; Сигизмунд требовал, чтоб ему сдался Смоленск, и, стоя под этим го­родом, раздавал имения в Московском государстве разным московским людям не от имени сына, которого в цари выбрали, а от имени своего, когда он на то не имел никакого права. Тем време­нем и поляки, и их русские сторонники в Москве стали открыто говорить, что следует целовать крест не одному Влади­славу, а вместе и Владиславу, и отцу его Сигизмунду. Это уже явно показывало, что идет дело вовсе не о том, чтоб Вла­дислав, польский королевич, был на московском престоле, а о том, чтоб все Московское государство признало госу­дарем короля польского и таким обра­зом было бы присоединено к Польше. Но все знали, что Сигизмунд был всею душою католик и в своем Польско-Литовском государстве паче всего о том старается, чтоб весь православный народ, ему подвластный, подчинить власти рим­ского папы. Справедливо было опасать­ся, чтоб и в Московском государстве, ес­ли он им овладеет, не началось того же. Тогдашний глава духовенства патриарх Гермоген, как ему и подобало яко верховному пастырю, стал возбуждать народ на защиту веры. Старик он был крутой, суровый, неподатлив ни на ка­кие прельщения. Поляки никак не могли его обойти и обмануть. С самого начала, как послы русские с ними вошли в сог­ласие, Гермоген один им не верил, не терпел латинства, был против выбора Владислава; притихнул было на время, а как польские хитрости стали выдавать­ся на явь, так начал писать грамоты и призывал православный русский народ­ на оборону своей веры. Его воззвание кстати пришлось рязанскому воеводе Прокопию Ляпунову. Этот человек уже прежде такую силу приобрел в Рязан­ской земле, что стоило ему слово ска­зать - и все за ним пойдут. Человек он был горячий, живой, поспешный, поборник по правде, сам был бесхитростен оттого очень доверчив; но зато, как только становилось ему заметно, что делается не так, как прежде казалось, он тотчас изменялся. Бориса он не любил за его неправды; когда шел против него пер­вый названный Димитрий, Ляпунов иск­ренно поверил, что явился настоящий царевич русский, и все войско склонил на передачу Димитрию; после смерти названного Димитрия не хотел поко­риться Шуйскому, сначала пошел на него с его врагами, думал, что царство­вавший в Москве под именем Димит­рия и впрямь спасся от смерти, но по­том, уверясь, что обман, отстал от во­ров, служил Шуйскому, но только по нужде, затем, что надобно под какое-нибудь начальство стать против смуты;не любил царя Василия, не мог прос­тить ему, что он сел на престол не по закону, не по избранию всей Земли Русской, как следовало; затевал было устроить новое избрание волею всей земли, думал посадить на престол боя­рина Михаила Скопина-Шуйского, но это не удалось - Михаил Васильевич Скопин-Шуйский скоро умер, и, когда пошла ходить весть, что его извели, Ляпунов начал возбуждать народ про­тив Василия, послал брата своего Заха­ра в Москву, и при его содействии Шуйского заставили сложить царский венец. Прокопий Ляпунов искренно присягнул Владиславу, думал, что поль­ский королевич примет русскую веру, станет русским человеком и Москов­ское государство усилится, а Польша будет жить с Москвою в дружбе, союзе и согласии, через то, что в одном госу­дарстве будет государем отец, а в дру­гом — сын; и оттого Ляпунов скоро привел к присяге всю Рязанскую Зем­лю, велел возить припасы польскому войску, стоящему в Москве; но как только получил Ляпунов от патриарха грамоту да проведал, что делается под Смоленском, тотчас уразумел, что поля­ки русских дурачат , написал грамоты и, разослал в разные города; писал, что ве­ра в опасности, просил, чтобы везде собирались ополчения и выходили по дороге к Москве, а на дороге ополчения сходились бы вместе, как кому пригод­нее по пути, и все бы дружно и едино­мышленно шли выручать от иноверцев и иноземцев царствующий град и его святыню — Божьи церкви, честные об­раза и многоцелебные мощи. По голосу Ляпунова поднялась Земля Рязанская; за нею поднялись Нижний Новгород, Ко­строма, Галич, Вологда, Ярославль, Вла­димир и другие города. Ляпунов не раз­бирал людей, лишь бы шли к нему; всех готов был принимать: он одно конечное дело видел впереди и хотел совершить его как можно скорее. Оттого он не пренебрег и казаками. Был казацким атаманом Иван Мартынович Заруцкий: родом он был русин, из Тарнова, в Галиции; служил он прежде второму во­ру — Димитрию, отстал было от него и пристал к полякам, да увидел, что у по­ляков не быть ему первым человеком, ушел от гетмана Жолкевского в Калугу опять к вору, а после его смерти, связав­шись с его вдовою Мариною, думал вол­новать Русскую Землю именем ее сына, рожденного недавно от второго вора. Для Заруцкого Московское государство было чужое; ему лишь бы в мутной воде рыбу ловить; казацкая шайка у него была большая, но сбродная; наполови­ну, если не больше, она состояла из ма­лороссов; а этот народ в те поры еще принадлежал не к Московскому государству, а к Польше, но поляков не любил; оттого в этом деле он был чужой серд­цем: ни тем, ни другим добра не хотел, чинил только смуту. Ляпунов вошел в союз с Заруцким, хоть не любил его, как и Заруцкий не любил Ляпунова.

Русские ополчения собрались очень скоро. В январе 1611 г. Ляпунов разо­слал свои грамоты, а в марте уже со всех сторон шла народная сила на Моск­ву выгонять поляков. Тогда поляки увидали, что им беда, в ополчении могли быть против них десятки тысяч народа, их в Москве каких-нибудь тысяч шесть, а как придут ополченцы, так московские жители, разумеется, станут помогать своим, — и весь народ подымется. И вот поляки, спасая себя от гибели, как ус­лыхали, что Ляпунов и прочие предводи­тели ополчений были близко, во втор­ник на страстной неделе, марта 19-го, начали бить русских и выгонять из Ки­тай-города; и так погибло народу обое­го пола и разного возраста тысяч до восьми; а потом поляки зажгли Моск­ву со всех сторон, только Кремль и Китай-город не жгли. Русские ополче­ния прибыли к столице, когда в ней торчали только обгорелые каменные церкви, да погреба, да печки (жилые строения в те поры были все почти деревянные). Русские обложили Моск­ву и держали поляков в осаде месяца четыре, но взять их не могли, оттого - что в таборе у русских пошла безладица. Заруцкий спорил с Ляпуновым. На стороне Заруцкого казаки, на стороне Ляпунова земские люди — спорили меж собою. Ляпунов приказывает так, а Заруцкий наперекор ему иначе. Казаки своевольничали, бесчинствовали. Ляпу­нов их за это наказывал. Казаки волно­вались. Проведали про это поляки и воспользовались несогласием своих вра­гов. Они составили фальшивое письмо, как будто бы от Ляпунова, а в том письме говорилось, что лишь бы только Москву взять, а потом казаков всех надобно перевесть; поляки так ловко подписались под руку Ляпунова, что никак распознать нельзя было. Это письмо нарочно было пущено меж ка­заками. Потребовали Ляпунова в ка­зацкий круг к ответу. Тот, как ничего за собой не знал, то и пришел. "Ты это писал?" — спрашивали его. Ляпунов сказал: "Рука совсем моя, только я этого не писал". "Врешь! — кричали казаки. - Писал!" И кинулись на него с саблями. Тогда был там дворянин Ржевский; он был недруг Ляпунову, но человек правдивый. Вместо того что­бы обрадоваться беде своею недруга, он кинулся к казакам и стал кричать: "Прокопий не виноват!" Но казаки не послушались его, изрубили Ляпунова, а потом изрубили и Ржевского за то, что стоял за Ляпунова.

После смерти Ляпунова казаки ста­ли стеснять и обижать земских людей и довели их до того, что большая часть их убежала. Эти убежавшие служилые люди, а также и крестьяне составляли шайки, ходили по окрестностям, нападали на по­ляков, которые собирали продовольст­вие по краю, и мешали сообщению с теми, которые сидели в тюрьме и Ки­тай-городе. Таких называли шишами. Казаки продолжали стоять под Москвою табором. Для вида над всем войском был главным князь Димитрий Тимофее­вич Трубецкой, человек знатного рода, но всем заправлял Заруцкий: он хотел быть господином Русской Земли, раздавал самовольно и отбирал имения.

Под Смоленском как услыхали по­ляки, что Русская Земля поднялась, стали стеснять послов, подозревали, что они сносятся с своими земляками, ко­торые восстали, а потом, разгневавшись на их упорство и что они не хотели ни за что отступаться от того, с чем их послала вся земля, посадили в лодки и как пленников отправили в Польшу. Потом они решились во что бы то ни стало взять Смоленск. Уже близ двух лет стояли они под этой крепостью и не могли взять - им было стыдно. Смоленск защищал тогда храбрый боя­рин Михаил Борисович Шеин, не под­давался ни на какие предложения и от­бивал много раз приступы. Наконец, 2 июня 1611 года, поляки взяли Смо­ленск дружным приступом. Русские, как ворвались к ним, до того ожесточились, что жгли свой город, чтобы ничто не доставалось полякам, и сами бросались в огонь.

После взятия Смоленска король с панами отправились в Варшаву и туда повезли пленного царя Василия Шуйского с братьями. Поляки ради того устроили праздник, заставили пленного мос­ковского государя при всех сенаторах кланяться польскому королю, тешились унижением Москвы, веселились своими победами и думали, что уж теперь они навсегда покорили русский народ.

На пущую беду Русской Земле шве­ды взяли Новгород, они придрались к то­му, что им не выплачены были деньги, которые им следовало получать на жа­лованье войску, помогавшему царю Ва­силию; но главное, зачем тогда шведы напали на Новгород, было то, что им было страшно допустить Московское государство попасть под власть Поль­ши. Польский король Сигизмунд был наследственный шведский король; но, когда он жил в Польше, Швецию отдал своему дяде в управление, а дядя сам сделался королем. Когда бы Сигизмунду удалось покорить Московское государ­ство, тотчас бы, усилившись через это, мог расправиться с дядей. Да и без того для Швеции было опасно допус­тить поляков так широко раскинуться. Поэтому шведы поспешили захватить себе часть России; и Новгород, после того, как будто добровольно просил государем шведского королевича и обе­щал старагься, чтобы этого королевича остальные части России признали царем.

В Пскове явился новый вор и наз­вался Димитрием, как будто в третий уже раз спасенным от смерти. Псков с пригородами признал его за царя. С полудня набегали на русские земли татары. На востоке взбунтовалась чере­миса. Повсюду ходили шайки разбой­ников разного происхождения и зва­ния, а больше черкасы, т.е. малороссы . Московское государство, казалось, дош­ло до последнего конца.

В это время выступил на дело спа­сения Руси Дионисий, архимандрит Трои­цко-Сергиева монастыря . Был он прежде священником, потом пошел в монахи, сделан игуменом Пафнутьева Боровского монастыря, а потом выбран был братиею Троицко-Сергиева монастыря в архимандриты. Принявши этот сан, Дионисий тотчас отличился делами милосердия. Тогда везде около Москвы поляки ходили по русским селениям и мучили народ. В монастырь приходили мученые крестьяне: у иных волосы были опалены, у других полосы со спины сод­раны, у иных глаза высверлены или вы­печены. Дионисий устроил для них больницы, где некоторые выздоравлива­ли, а другие умирали и удостоивались христианского погребения. Кроме того, Дионисий посылал монахов и служек собирать мертвые тела: много было таких, что умирали под муками в лесах и на полях; иные окоченевали от холода, после того как солдаты польские сожигали их деревни. Посланные Дионисием привозили их тела в монастырь и там хоронили. Злодействовали тогда не одни поляки: в польском войске было чуть не наполовину немцев; тогда в Польше было войско наемное; кто хотел, тот и вступал на службу ради жалованья. Кро­ме польских солдат, бесчинствовали и черкасы, и свои русские из Московского государства воры. Власти не было, от­того в русском народе настала большая распущенность. К св. Сергию Чудотвор­цу всегда стекалось множество народа. Дионисий составил грамоту, посадил у себя в келье переписчиков, пригото­вил таким образом много списков и разослал их в разные стороны с людьми, приходившими в обитель. С ним трудил­ся тогда келарь Авраамий Палицын, известный еще и тем, что составил описание печальных событий, происходив­ших на Русской Земле в его время, и особенно осады Троицко-Сергиева мо­настыря . Авраамий происходил из знат­ного рода; вступивши в монашество, получил он должность келаря в Троиц­ке Сергиевском монастыре и в этой должности отравился с другими ду­ховными лицами при митрополите Фи­ларете в посольство к польскому королю под Смоленск, но, как увидел, что из этого посольства ничего доброго не вый­дет, а рано ли, поздно поляки отошлют его в плен, рассудил, что лучше пораньше убраться и работать для своей земли, а потому прикинулся расположенным к королю Сигизмунду, получил от него жалованную грамоту и выбрался из-под Смоленска и, вместо того чтобы служить врагам, служил своему народу. В грамо­те, разосланной из Троицко-Сергиева мо­настыря, было так, между прочим, на­писано:

"Сами видите близкую конечную погибель всех христиан. Где только завладели литовские люди, в каких городах, какое разорение учинилось Московскому государству. Где святая церковь? Где Божии образа? Где иноки, цветущие многолетними сединами, где и хорошо украшенные добродетелями? Не все ли до конца разорено и обречено злым поруганиям? Где народ общий христианский? Не все ли скончались лютою и горькою смертию? Где безчисленное множество христианских чад в городах и селах? Не все ли без ми­лости пострадали и разведены в плен? Не пощадили престаревших возрастом, не устрашились седин многолетних стар­цев, не сжалились над ссущими млеко незлобивыми младенцами. Не все ли ис­пили чашу ярости и гнева Божия? Помя­ните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелью, чтоб и вас не по­стигла такая лютая смерть. Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтоб вам и всему общему народу, всем пра­вославным христианам, быть в соеди­нении, и служилыя люди, однолично, без всякаго мешканья, поспешили под Москву на сход, ко всем боярам, и вое­водам, ко всему смиренству народа всего православнаго христианства. Сами знаете ко всему делу едино время надлежит; безвременное же начинание всякому делу бывает суетно и бездель­но А если есть в ваших пределах какое-нибудь недоволье, Бога ради, отложите на это время, чтоб вам всем с ними за од­но получить подвиг свой и страдать за избавление православной христианской веры, покаместь они (т.е. враги) в дол­гом времени, гладным утеснением, боя­рам и воеводам и всем ратным людям какой-нибудь порухи не учинили. И если мы совокупленным единогласным моле­нием прибегнем ко всещедрому Богу и ко Пречистой Богородице, заступнице вечной рода христианскаго, и ко всем святым, от века Богу угодившим, и об­ще обещаем сотворить подвиг и постра­дать до смерти за православную христи­анскую веру, неотложно милостивый Владыко человеколюбец отвратит пра­ведный гнев свой и избавит нашедшей лютой смерти и вечнаго порабощения безбожнаго латинскаго. Смилуйтесь и умилитесь незакосненно, сотворите де­ло сие, избавления ради христианскаго народа, ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвою скудости ради, уте­шением не учинилось какой-нибудь по­рухи боярам, и воеводам, и всяким воинским людям. О том много и слезно всем народом христианским вам челом бьем".

Такая грамота прислана была в Ниж­ний Новгород в октябре 1611 года. Был там воевода Алябьев, человек дельный и основательный. Он с това­рищем своим Репниным созвал к себе на воеводский двор старейших людей из города. Пришли туда Печерского монастыря архимандрит Феодор, про­топоп соборный Савва, попы, дьяконы, дворяне, дети боярские и старосты посадские, а в числе старост был Кузьма Захарьевич Минин-Сухорук. Был он ремеслом говядарь — торговец скотом. Прежде он служил в ратной службе у воеводы Алябьева и маленько споз­нался с ратным делом. Этот староста Кузьма Захарьевич сказал тогда миру такое слово:

"Вот прислана грамота из Троицко-Сергиева монастыря; прикажите прочитать ее в церкви народу. А там что Бог даст. Мне было видение явился св.Сер­гий и сказал мне : разбуди спящих" .

На другой день после того зазвони­ли в большой колокол у св. Спаса.

Сошлись люди у св.Спаса . Отслужи­ли обедню . После обедни взошел на ам­вон протопоп Савва и сказал:

«Православные христиане! Господа братия! Горе нам! Пришли дни конечной гибели нашей . Пропадает наше Москов­ское государство! Гибнет и вера право­славная. Горе нам! Лютое обстояние. Польские и литовские люди в нечести­вом совете между собою умыслили разорить Московское государство, иско­ренить истинную веру Христову и вод­ворить латинскую многопрелестную ересь. Как нам не плакать? Горе и нам, и женам, и детям нашим . Еретики разо­рили достославный богохранимый град царствующий Москву и предали всеяд­ному огню чад ея .Что нам делать? Не утвердиться ли нам на единении и не постоять ли за чистую и непорочную веру Христову и за святую соборную церковь Богородицы Ея честнаго Успе­ния и за многоцелебныя мощи москов­ских чудотворцев. А вот, православ­ные христиане, и грамота из Троицко-Сергиева монастыря от архимандрита Дионисия с братиею».

Грамоту прочитали. Тогда в на­роде послышались жалостные стоны. Говорили люди со слезами: "Горе нам! Беда нам! Погибла Москва, царствую­щий град . Погибнет все наше Москов­ское государство! ".

Вышел народ из собора и столпил­ся подле церкви . Тут староста Кузьма Захарьевич Минин-Сухорук стал гово­рить к миру и сказал громко:

"Православные люди! Коли нам похотеть подать помощь Московскому государству- не пожалеем животов наших, да не токма животов, дворы свои продадим, жен, детей в кабалу отдадим; будем бить челом, чтоб шли заступиться за истинную веру и был бы у нас начальный человек. Дело ве­ликое мы совершим, если нам бог благословит, слава будет нам от всей Земли Русской, что от такого малаго города произойдет такое великое дело. Я знаю, только мы на это дело подвигнемся, - многие города к нам пристанут и мы вместе с ними дружно отобьемся от иноземцев".

Нижегородцам люба эта речь пока­залась. Все как бы в один голос дали свое согласие и, приступивши к Минину, говорили:

"Ты, Кузьма Захарьевич, будешь старшой человек. Отдаемся тебе на всю твою волю".

Стали потом думать, кого бы из бояр выбрать им начальным человеком ратной силы. Нужно было такого, чтоб имел смысл в ратном деле, да и в измене Земле Русской и ни в каком дурном деле не объявился .Не найти было тако­го с первого раза. Много бояр осрамили себя в прошлые годы: одни — тем, что приставали к ведомому вору, который назывался в другой раз Димитрием; другие — кланялись полякам и держали их сторону; теперь иные из них хоть и раскаялись, увидевши въявь, что по­ляки русских только обманывают, да народ им не верил; притом важнейшие бояре сидели в Кремле, а хоть бы кото­рый из них хотел пристать к своим, по­ляки бы его не пустили из Кремля. Вспомнили князя Димитрия Михайло­вича Пожарского. В прежние времена он не стоял на виду, но и не делал ника­кой неправды; не бывал он в воров­ских шайках, не просил милостей у поль­ского короля. Как только покойный Прокопий Петрович Ляпунов поднялся против польской власти, князь Димит­рий Михайлович Пожарский был из первых, которые стали с ним заодно. Он был первый, который с передовым отрядом вошел в Москву в то самое время, как поляки зажгли ее . Он бил­ся с ними на Лубянке под Введением; его увезли раненого, и с тех пор он си­дел в своей деревне, за сто двадцать верст от Нижнего Новгорода, и тогда чуть оправился от ран. К нему приехали печерский архимандрит Феодосий и дво­рянин Ждан Болтин, а с ними несколько посадских . Они просили его от всего Нижнего Новгорода постоять за Землю Русскую и принягь начальство над опол­чением.

Князь Пожарский сказал: "Я рад за православную веру постра­дать до смерти, а вы изберите из посад­ских людей такого человека, чтоб ему в мочь и за обычай было со мною быть у нашего великаго дела — ведал бы он казну на жалованье ратным людям" .

Стали думать посланцы, кто бы мог быть такой у них пригодным, но князь Пожарский не дал им додуматься и сказал: "У вас в городе есть такой человек, Кузьма Захарьевич Минин-Сухорук, чело­век он бывалый; его на такое дело станет". Посланцы воротились в Нижний и рассказали на сходке, что им отвечал князь Димитрий Михайлович. Тогда весь мир приступил к Кузьме Захарьевичу Минину-Сухоруку; стали просить, чтоб он был у великого дела, собирал бы казну и заведовал ею.

Минин-Сухорук отговаривался не от­того, чтоб он в самом деле не хотел на себя принимать важного дела, а затем, чтоб его поболее попросили, и он как будто поневоле согласился угодить миру, чтобы его потом слушали, а не станут слушать, так он бы мог им говорить: "Я ведь не хотел этой чести и власти: вы меня приневолили всем миром; так теперь я имею над вами власть. И круто вас поверну, коли захочу".

За этим-то Минин-Сухорук не ре­шался долго-долго, а напоследок со­гласился : сейчас же велел написать мир­ской приговор на свой выбор, посад­ским людям приложить к нему руки и тотчас после того отправил его к кня­зю Димигрию Михайловичу Пожарскому. Это он сделал затем, чтобы нижегородцы не одумались и не переменили своей воли. Скоро увидели нижегородцы, что Кузьма Захарьевич Минин- Сухорук им тяжел. Он устроил оценщиков, велел ценить у всех дворы, скот, имущество и от всего брал пятую часть, а у кого не было денег, у того продавал имущество. Не давал он спуску ни попам, ни монастырям, ни богатым, ни бедным. Иных самих с женами и детьми в кабалу отдавали. Положили, чтоб никто не остался, не давши своей доли для общего дела. Были примеры, что иные давали доб­ровольно и более чем следовало . Одна богатая вдовица копила много лет день­ги и скопила 12 000 руб и отдала из них 10000.

Приехал князь Пожарский. Тогда написали грамоту от него и от всех нижегородцев и духовного и мирского чина людей, и больших и малых. Эту грамоту послали в списках по городам с гонцами в Кострому, Вологду, Казань, Ярославль, Углич, Белоозеро, Владимир, Рязань и в другие во многие . Как только эта грамота приходила в какой-нибудь город, воеводы посылали бирючей ( т.е. рассыльщиков) собирать в город людей. Приказывали прочитать грамоту в собор­ной церкви, потом народ собирался на сходку. Там постановляли миром взять такую-то деньгу со всех по разверстке (т.е. такую-то часть с оценки имуществ), сос­тавить ополчение, назначили, когда ему выходить и куда идти, кому оставаться беречь город, готовили порох и оружие, а бабы пекли сухари и приготовляли сухое толокно в поход ратным людям . Скоро стали приходить в Нижний ратные люди из соседних городов.

Пожарский устраивал на свой счет кормы, а Минин раздавал им жалованье по статьям, кто чего был достоин по своей службе: дво­ряне и дети боярские, у которых были поместья, отказались от денежного жалованья, а раздавалось жалованье ка­закам и стрельцам . Когда уже в Нижний пришло довольно войска, Пожарский с Мининым вышел из Нижнего и прибыл в Ярославль. Патриарха Гермогена не было уже на свете . Когда в Москву дошла весть о том, что в Нижнем составляется ополчение, поляки приступил к Гермогену и требовали, чтоб он написал в Нижний и велел распустить ополчение и остаться верными присяге, данной Владиславу. Гермоген отвечал: "Да будет над ними милость Господа Бога, а от нашего смирения благословение, а на изменников излиется от Бога гнев и будут они от нашего смирения прокляты в сем веке и в будущем". За это патриарха стали содержать в большей тесноте и томить голодом. Он скончался в Чудовом монастыре 17 февраля 1612 года, как говорили, от голода.

Пожарский простоял в Ярославле с марта до половины месяца августа. Были многие причины этой долгой стоянки. Надобно было подождать, пока подойдут из городов ополчения и приш­лют казны; надобно было узнавать и поразведывать, что делается в Польше и какие силы может против нас выдви­нуть польский король, кроме того, Нов­город договорился со шведами прини­мать шведского королевича, и Пожар­скому надобно было обезопасить себя от шведов, чтобы они на него не пошли войною принуждать Московское госу­дарство брать на царство шведского королевича. Для этого Пожарский посы­лал в Новгород к шведам согласие и обещание, что как только русские по­кончат с поляками, так и станут выби­рать в цари шведского королевича, а на уме у Пожарского и у всех русских было другое: они натерпелись вдоволь от иноземцев, ни за что не захотели бы никакого чужого государского сына в цари себе, а думали выбрать на прес­тол кого-нибудь из своих боярских родов. Для этого Пожарский из Яро­славля писал по городам Русской Зем­ли, чтоб земство везде выбирало из чинов всех званий по два человека выборных и чтоб эти выборные приезжали в Ярославль и составили около Пожарского земскую думу, и подумали бы вместе, как и кого выбирать в государи. И оттого еще долго стоял Пожарский в Ярославле, что у него в ополчении сделалась большая неуря­дица; как съехались к нему бояре и дво­ ряне, так вместо того чтоб всем быть в совете, они только ссорились меж собою: один хотел быть выше другого, а глядя на них, и те служилые люди, что были ниже их по чинам, не повиновались начальству и своевольствовали, а Пожарский был человек не такой, чтоб все его боялись, и не умел их держать в грозе и в порядке. Ничего с ними не сделавши, он вызвал из Троицко-Сергиева монас­тыря бывшего митрополита ростовского Кирилла, который у Троицы жил на по­кое. Тот своими пастырскими словесами с трудом мог завести какой-нибудь лад, по крайней мере его уважали; было по­становлено, что кто с кем поссорится, обе стороны должны идти судиться к митрополиту, и как митрополит поре­шит и рассудит, так тому и быть.

Под Москвой тем временем все по-прежнему стояло казацкое войско. Князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой хотел быть заодно с князем Пожарским; он хоть и служил вору, и потом хоть и потакал казакам, а все-таки был чело­век Московского государства и хотел добра своему народу. Заруцкий, не смея явно показать, что он недруг Пожарско­му и земским людям, должен был прики­нуться, что радуется приходу новой си­лы, и вместе с Трубецким послал от себя к Пожарскому звать его под Москву, а меж тем подослал злодеев убить Пожар­ского. Случилось в Ярославле, когда князь Димитрий Михайлович Пожарский осматривал пушки и рассуждал, какие взять с собой под Москву, а какие ос­тавить, злодеи подкрались к нему посре­ди народа стоявшего кругом князя, и один хотел ударить его ножом в живот, да не попал и ударил в ногу своему то­варищу. Тут их перехватали; они во всем сознались; народ хотел их разор­вать, но Пожарский велел их только послать в тюрьму; может быть, он сохранил для того, чтоб ими уличить Заруцкого.

После этого Заруцкий, видя, что ему нет удачи, а Пожарский скоро при­дет, убежал ночью из-под Москвы, взявши с собой и Марину с сыном. За ним пошла толпа самых завзятых казаков.

Вышедши из Ярославля, Пожар­ский шел через Ростов и Переяславль. Тамошние люди пристали к нему. Он остановился у Троицко-Сергиева мо­настыря. Здесь вся его ратная сила поставлена была на горе Волкуше. Ар­химандрит Дионисий со всею братиею служил молебствие, освящал воду, все войско окропил св. водою. Молили Бо­га, чтоб даровал победу православному воинству над иноверцами.

23 августа подошло ополчение к Москве. Трубецкой сначала просил сое­диниться с ним в один стан, но земские люди не согласились: они не доверяли казакам, помнили, как они извели Ля­пунова и как потом ругались над зем­скими людьми. Одни с другими никак не могли сойтись и быть в единомыслии, хоть и сражались против общего врага. Казаки, признавая начальство князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого, стояли на реке Яузе, а земские с кня­зем Димитрием Михайловичем Пожар­ским вправо от них — у Арбатских ворот.

Через день после прибытия Пожар­ского появился под Москвою гетман Ходкевич. За ним шли ряды возов, числом четыреста, с запасами, которые надобно было провезти в Кремль или Китай-город.

Ходкевич стал переходить через Москву-реку на Девичье поле и хотел, переправившись, поворотить направо, пробиться через Белый город и провезти запасы в Кремль. Русские его отбили.

На другой день после того, утром рано, Ходкевич поставил свои возы с за­пасами в порядок и велел с ними войс­ку идти напролом. Пошли от Донского монастыря по Замоскворечью и думали пробраться к Москве-реке, перейти ее и ввезти в Китай-город. Им тут мешали казацкие острожки да рвы, да окопы, да накиданные кучи щебня: нельзя было двигаться с лошадьми, и поляки потащи­ли возы сами. Как дошли они до церкви Климента святого на Пятницкой улице, тут у них завязался жестокий бой с ка­заками. В это время казаки заволнова­лись, видели, что с другой стороны зем­ские люди им не помогают, и стали кри­чать: "Что ж это? Дворяне да дети бояр­ские только смотрят на нас, как мы бьемся да кровь за них проливаем! Они и одеты, и обуты, и накормлены, а мы и голы, и босы, и холодны. Не хотим за них биться".

Тут прибежал к ним келарь Авраамий Палицын и стал уговаривать. "Храб­рые, славные казаки, — говорил он им, — от вас началось доброе дело; вам вся слава и честь, вы первые перетерпели и голод, и холод, и наготу, и раны. Слава о вашей храбрости гремит в далеких землях, на вас вся надежда. Неужели, милые братцы, вы погубите все дело!" Эта речь старца Авраамия Палицына так их привела в чувство, что все закричали: "Хотим помирать за православную веру! Иди, отче, к нашим в таборы. Умоли их всех идти с нами на неверных!" Палицын перешел назад через реку, пошел в табор к реке Яузе и там застал атаманов, ко­торые пили вино, играли в карты да пес­ни пели. Палицын проговорил им такое горячее слово, что все бросились и кри­чали: "Пойдем, пойдем, не воротимся назад, пока не истребим вконец поляков".

"Вот вам ясак! - сказал Палицын. - Кричите: Сергиев! Сергиев! Чудотворец поможет. Вы узрите славу Божию".

Весь табор казацкий поднялся, одни в богатых, золотом шитых, зипунах, другие, босые и оборванные, кидались за Москву-реку и кричали: "Сергиев! Сергиев!"

Тогда Минин сказал Пожарскому: "Князь, дай мне войска, я пойду".

"Бери, сколько хочешь!" - сказал ему князь Димитрий Михайлович Пожарский.

Минин взял с собой людей, перешел реку, ударил на поляков у Крымского двора и сбил их . Тем временем завязался свирепый бой у казаков на Пятницкой улице. Казаки так призывали имя св. Сергия, что их крик покрывал ружей­ные выстрелы. Наконец, поляки не вы­держали, подались и побежали, казаки отрезали у них и потащили к себе че­тыреста возов с запасами. Ходкевич увидел, что все у него пропало, с чем при­шел, и приказал протрубить своим, чтоб уходили к Воробьевым горам . Казаки хотели было преследовать, но воеводы запретили и говорили "Довольно! Двух радостей в один день не бывает!" Как бы после радостей да горя не отведать!"

После этой неудачи ничего не ос­тавалось Ходкевичу, как удалиться от столицы : продовольствия не было ни для тех, что в Кремле сидели, ни для его собственного войска; надобно было идти или по Московской Земле собирать его снова, или уходить совсем из Мос­ковской Земли. 28 августа Ходкевич отошел от Москвы, но, отходя, все-таки успел дать знать осажденным зем­лякам, что воротится скоро, да еще уверял, что король придет скоро . Ход­кевич ушел к Вязьме, послал отряды собирать запасы, а сам дожидался свое­го короля, который в самом деле тогда уже собирался в поход.

Освободившись от литовского вой­ска, русские обступили Китай-город и Кремль. Выкопали глубокий ров, зап­лели плетень в две стены и между стена­ми его насыпали земли. В трех местах построили деревянные высокие туры и на них поставили орудия, из которых палили в город. Трубецкой и Пожар­ский до тех пор стояли разными станами, косились друг на друга, Пожар­ский остерегался казаков и самого их предводителя, но после ухода Ходкевича оба военачальника помирились, и хотя не стали жить в одном таборе, но каждый день съезжались для совета на Трубе. Казаки опять было забурлили, начали требовать большего жалованья и грозили уйти прочь, да еще похвалялись ограбить земских. Дать им жалованье следовало, да казны недоставало. Хоть изо всех городов и земель русских и присылали деньги, но вся Русь была так разорена и до того обнищала, что никакими способами нельзя было из нее выжать многого .Чтоб чем-нибудь успокоить казаков, келарь Авраамий привез им из Троицко-Сергиева монас­тыря в залог церковные облачения, шитые золотом и вышитые жемчугом. Но казаки, как прослушали грамоту от монастыря, которую им привез Ав­раамий вместе с облачениями, до того пришли в умиление, что не взяли за­лога. "Всякие многие беды перетер­пим, — говорили они, — а, не отнявши у врагов Москвы, не отойдем".

15 сентября Пожарский послал к по­лякам письмо. "Ваш гетман, - писал он, - далеко: он ушел в Смоленск и к вам не воротится скоро, а вы пропа­дете с голоду. Королю вашему не до вас теперь, на ваши границы турок на­пал, да и в государстве вашем нестрое­ние. Не губите напрасно душ своих за неправду вашего короля. Сдайтесь! Кто из вас захочет служить у нас, мы тому жалованье положим по его достоинству, а кто захочет в свою землю идти, тех отпустим, да еще и подмогу дадим".

Но тогда над поляками, вместо Гонсевского, который уже уехал домой, начальствовал пан Николай Струсь, че­ловек храбрый, упрямый и заносчивый. Он обнадеживал своих земляков, что вот скоро прибудет к Москве сам король. По его наущению, польские полковники отвечали Пожарскому бранными слова­ми. "Вы, - писали, - москвитяне- са­мый подлейший в свете народ, похожи на сурков только в ямах умеете прятаться, а мы такие храбрецы, что вам никогда не одолеть нас. Мы не закрыва­ем перед вами стен, берите их, коли вам надобно. Вот король придет, так он покарает вас, а тебя, архибунтовщик Пожарский, паче всех".

Прошел сентябрь - помощи не было. Поляки все поджидали то короля, то гетмана. Не приходил к ним ни тот ни другой, и слуха к ним не доходило ни от того, ни от другого . Наступил нестерпимый голод. Переевши всех своих лошадей, стали есть собак, мышей, крыс; грызли разваренную кожу с сапогов, принялись за человеческие тела. Кто умирал, на того голодные броса­лись и пожирали его; кто посильнее, тот повалит слабого и грызет. Русские, узнавши, что неприятель их в таком ужасном положении, стали стеснять их покрепче и 22 октября сделали силь­ный приступ на Китай-город. Голодные поляки не могли обороняться, покинули Китай-город и заперлись в Кремле. Пожарский и Трубецкой вошли в Китай-город с иконою Казанской Богородицы, которая находилась в русском стане, и тогда же дали обещание построить в память сего дня церковь во имя ико­ны Пресвятой Богородицы Казанской, которая и была потом построена и стоит до сих пор. Первое, что увидали рус­ские в Китай-городе, были чаны с чело­веческим мясом.

Взявши Китай-город, русские ок­ружили Кремль, но уже поляки не ду­мали защищаться. Сперва они выпусти­ли русских боярынь и дворянок с деть­ми. А на другой день прислали просить милости и пощады, сдавались военно­пленными, вымаливали себе только жизнь. Пожарский дал от себя обеща­ние, что ни один пленник не погибнет от меча.

24 октября поляки отворили Троиц­кие ворота на Неглинную и стали выпус­кать сначала бояр и дворян . Князь Мстис­лавский, старший по роду из бояр, сос­тавлявших совет, шел впереди всех .Жаль было смотреть на них. Они стали толпою на мосту: не решались двигаться далее. Казаки подняли и ратный шум и крик "Это изменники! Предатели!- кричали казаки - Их надобно всех перебить, а животы их поделить на вой­ско!" Но дворяне и дети боярские го­товились стать грудью за своих зем­ляков, которые не столько по охоте, сколько поневоле должны были слу­жить врагам. Уже между земскими и казаками началась сильная перебран­ка, почти до драки. Бедные бояре все стояли на мосту и ждали своей участи. Но не дошло до драки. Казаки пошу­мели, пошумели и отошли. Пожарский и прочие бояре и дворяне с ним при­няли честно своих земляков и привели в свой стан. Но им нельзя было оста­ваться в Москве. Многие забрали свои семьи да уехали и сидели преимущест­венно по монастырям.

На другой день, 25 октября, рус­ские вступили в Кремль с торжеством. Земское войско собралось возле церк­ви Иоанна Милостивого, на Арбате, а войско Трубецкого за Покровскими воротами. С двух этих концов пошли архимандриты, игумены, священники с крестами, иконами и хоругвями; за ними двигались войска. Оба крестные хода сошлись в Китай-городе на Лоб­ном месте. Впереди духовенства был ар­химандрит Дионисий, приехавший из своей обители нарочно для такого вели­кого торжества веры и Земли Русской. Из ворот, которые теперь называются Спасскими, а тогда назывались Фроловскими, вышло духовенство, сидевшее в Кремле, с галасунским архиеписко­пом Арсением. Духовенство вошло в Кремль, за ним посыпала туда ратная сила, и в Успенском соборе служили благодарственный молебен об избавле­нии царствующего града.

И в Кремле, как и в Китай-городе, русские увидали чаны с человеческим мясом . Они слышали стоны и проклятия умиравших от голода поляков и служивших в польском войске немцев. Все побросали оружие и стояли безмолв­но, ожидая своей участи . Начальника их,

Струся, тотчас заперли в Чудовом монас­тыре. Все имущество поляков взято в казну; отбором распоряжался Минин. Все это отдали казакам в счет жалованья. Пленников послали в таборы и поделили .Одну половину взял Пожарский в зем­ский стан, другую — погнали в казац­кий. Казаки не слишком уважали до­говор и почти всех перебили. Те, которые достались Пожарскому, остались целы. Их погнали в разные города. В Нижнем Новгороде народ хотел перебить плен­ников; и, когда воеводы стали не давать их, народ до того разозлился, что чуть было самим воеводам не досталось. Насилу мать Пожарского уговорила нижегородцев.

Освободивши Москву от поляков, русские должны были отделаться от короля, который наконец вступил в Мос­ковское государство, когда его поддан­ные погибали в Москве от голода .Он оттого медлил, что у него войска не было, да и денег ему не давали много поляки на эту войну. И теперь он шел с небольшим войском, да зато вез с со­бой сына своего Владислава, избран­ного московскими боярами в цари. Он надеялся, что московские люди как увидят, что им везут того, кого они согласились посадить на престол, то и переменятся, и станут послушны королю, и тогда можно будет взять их в неволю. Но не так было Люди Московского государства не хотели ни Владислава, ни другого какого бы то ни было королевича из чужой стороны. Им уже омерзели все иноземцы, а поля­ки наипаче. Король остановился под городом Волоком-Ламским*( Волоколамск ) и оттуда послал к Москве отряд и с ним двух русских для разговоров . Но воеводы под Москвою разговаривать об этом не хотели и объявили, что Земля Мос­ковская не желает Владислава и готова биться с королем . Сигизмунд, постояв­ши под Волоком-Ламским, расчел, что с малым войском нельзя ему отважиться идти под Москву, а тут зима настала. Он повернул домой вместе со своим сыном. И досадно, и срамно ему было.

И шведам был от московских людей такой же неприятный ответ , как полякам. Шведы, услыхав, что русские очистили столицу от неприятеля и хотят выбирать себе государя, прислали к воеводам на­помнить, что они прежде были не прочь от того, чтобы на своем престоле поса­дить шведского королевича. Русские на это им сказали "Мы затем с вами так говорили, чтоб вы нам не мешали распра­виться с поляками, а теперь, как мы их из столицы прогнали, так мы и с вами, шведами, готовы биться, а королевича не хотим".

По грамотам, разосланным по всем городам, стали в Москву съезжаться вы­борные люди для избрания нового госу­даря . Все с первого раза приговорили из чужеземцев не выбирать никого, а вы­бирать из своих бояр. Казалось, толковать было не о чем. Уж наперед можно было ви­деть, кого выберут. Не было тогда никого милее народу русскому, как род Романовых. Уж издавна он был в любви народной. Была добрая память о первой супруге царя Ивана Васильевича, Анастасии, кото­рую народ за ее добродетели почитал чуть ни святою .Помнили и не забыли ее доб­рого брата Никиту Романовича и соболез­новали о его детях, которых Борис Году­нов перемучил и перетомил. Уважали митрополита Филарета, бывшего боярина Федора Никитича, который находился в плену в Польше и казался русским истинным мучеником за правое дело. Был у него шестнадцатилетний сын Ми­хаил; вместе с матерью, именем Марфою (постриженною насильно Борисом, как и ее муж), и дядею Иваном он сидел в Кремле с прочими боярами, когда по­ляки владели столицею. Еще когда толь­ко Шуйского низложили с престола, мно­гие желали его посадить, но он был тог­да еще мал, да, главное, поляки помеша­ли, навязав Москве Владислава. Теперь, как только стали говорить и толковать о царском выборе, сразу заговорили о Михаиле Романове. Но были у него про­тивники. Некоторые бояре хотели себе власти и нарочно тянули выбор, а сами засылали к выборным людям, чтоб рас­положить их в свою пользу. Это было напрасно. Не выборные люди, а служилые и земские, и казаки написали чело­битные, что вся земля хочет Михаила Романова и подали троицкому келарю Авраамию, чтоб он их желание показал выборной думе. Тут же, кстати, пришли челобитные из Калуги и других сосед­них с нею городов, и оттуда люди всем миром заявляли, что не хотят другого государя кроме Романова. Тянуть выбора нельзя было дольше. Казаки вскри­чали, что и они хотят царем только Романова, — казацким голосом нельзя было пренебречь. Если выбрать царя не по их мысли, то можно было ожидать больших смут. С избранием Рома­нова выходило так хорошо, что и зем­ские люди, и казаки могли быть доволь­ны. В неделю православия, 21 февраля, вышли на Красную площадь рязанский архиепископ Феодорит, келарь Авраамий, боярин Василий Петрович Морозов; и хотели спрашивать множество народа, нарочно собранного для этого. Но им не довелось сказать ни одного слова. Народ, как только увидел и догадался, зачем его собрали и что у него хотят спрашивать, в один голос закричал : "Михаил Федо­рович Романов будет царь-государь Мос­ковскому государству и всей Русской державе". "Се быть по смотрению Всевышняго Бога!" — сказал тогда Авраамий Палицын. После этого отслужили молебен и на ектениях помянули ново­избранного царя Михаила Федоровича.

Вскоре потом отрядили послов про­сить Михаила Федоровича на царство. Главными в том посольстве были Фе­дор Петрович Шереметев, князь Влади­мир Иванович Бахтеяров-Ростовский, из окольничих Федор Васильевич Головин, а с ними служилые всяких чинов (по спискам, а именно стольники, стряпчие, дворяне московские, дьяки, жильцы, дворяне и дети боярские из городов, го­ловы стрелецкие, гости, атаманы, казаки, стрельцы). Отправив посольство к царю, совет выборных людей и вся земская ду­ма послали к Сигизмунду III гонца из­вестить его польское величество, что Московское государство никоими мера­ми не желает более видеть сына королев­ского Владислава на престоле, но соглас­но заключить с Польшею мир и жить с по­ляками по-дружески, по-соседски; пусть поляки отпустят тех послов, которые поехали просить на царство Владислава и которых они несправедливо задержали; пусть также отпустят всех пленников русских, взятых в прошлое недавнее время, а русские отпустят в Польшу тех поляков, которых взяли в Москве в плен.

Новоизбранный царь жил тогда с ма­терью в Ипатском монастыре возле са­мого города Костромы. Туда прибыло московское посольство и явилось в мо­настырь 13 марта. Инокиня Марфа и сын ее назначили им прийти и говорить о делах на другой день.

14 марта, после обедни, послы при­гласили с собой костромское духовен­ство и подняли чудотворную икону Пресвятой Богородицы, называемую Федоровской, оттого, что эта икона, как гласило предание, была чудотворно при­несена из Городца в Кострому святым Феодором Стратилатом. Мать и сын встретили шествие за воротами монас­тыря и, не желая соглашаться принимать чести, которую предлагали им приехав­шие послы, отказывались было идти за иконами и хоругвями в церковь — на­силу их упросили, и они пошли. В собор­ной церкви послы объявили, что все Московское государство просит Михаила Федоровича принять скипетр царствия, а мать благословить сына на царство .Но и Михаил Федорович, и мать его не хоте­ли поступить по желанию посольства. При этом инокиня Марфа Ивановна говорила так: "Сын мой еще не в совершенных летах, да при том Московскаго государства люди измалодушествовались - давали свои души прежним московским государям и не прямо служили им . Как грех ради всего Московскаго государства пресекся корень прирожденных государей и не стало блаженной памяти госу­даря Федора Ивановича, московские лю­ди избрали на престол Бориса Федорови­ча Годунова, и целовали крест служить и прямить ему и его детям, а потом, когда Бориса царя не стало, изменили сыну его царю Федору Борисовичу, отъехали к во­ру, который по злоумышлению польскаго короля назвался Димитрием Ивановичем, а потом царя Федора Борисовича с ма­терью вор предал горькой смерти. По­том московские люди вора, котораго сами назвали царем Димитрием, убили и сожгли, выбрали на престол князя Ва­силия Ивановича Шуйскаго, целовали ему крест, и изменили : многие уехали к другому вору в Тушино, а те, которые туда не отъехали, скинули с престола царя Василия, постригли, да в Литву от­дали с братьями . Как же можно быть на Московском государстве государю, видя такое непостоянство и крестопреступления, и убийства, и поругания над прежними государями? Да притом Мос­ковское государство от польских и литовских людей и от непостоянства рус­ских людей разорено до конца, прежняя царския сокровища давних лет литов­ские люди вывезли; дворцовыя села, черныя волости, пригородки и посады розданы в поместья дворянам и детям боярским, изопустошены; все служи­лые люди бедны; и кому повелит Бог быть государем, тому чем жаловать служилых людей и полнить свои госу­даревы обиходы и стоять против своих недругов польскаго короля и других пограничных государей . Мне благосло­вить сына своего на царство разве на одно погубление, отец его, митропо­лит Филарет, ныне в плену у короля в Литве в великом утеснении, сведает король, что по прошению и по челобии всего Московскаго государства, учинится государем его и мой сын,- король тотчас велит над отцом его, митрополитом Филаретом, какое-нибудь зло сделать, да ему, сыну моему, нельзя быть на Московском государстве без благословения отца своего". На это послы возражали так: "Государь Михаил Федорович! Не презри моления и челобитья всяких чи­нов людей Московскаго государства; а ты, великая старица инока, Марфа Ивановна, благослови сына своего государя на го­сударство. Московскаго государства вся­ких чинов люди будут государю служить и прямить во всем. Его, государя, обрали на Московское государство российскаго царствия по изволению Всемилостиваго в Троице славимаго Бога и Пречистыя его Богородицы и всех свя­тых, а не по его государскому хотенью: Бог положил так единомышленно в серд­цах всех православных христиан от мала до велика в Москве и во всех городах всего Российскаго государства, а преж­ние государи не так воцарились. Царь Борис сел на государство своим хоте­ньем, изведши государский корень, ца­ревича Дмитрия, и начал делать многая неправды; и Бог ему мстил за убиение и за кровь праведнаго безпорочнаго государя царевича Димитрия Ивановича богоотступником Гришкою Отрепьевым; а вор Гришка Отрепьев-разстрига приял от Бога месть по делам своим и злою смертию умер; а царя Василия избрали на государство не многие люди, и тогда, по вражью действу, многие города не захотели ему служить, а отложились от Московскаго государства; все это дела­лось волею Божиею и грехом всех право­славных христиан во всех людях Московскаго государства была рознь и межусобство; да в то же время, по зло­умышлению польскаго короля, пришел калужский вор под Москву с русскими и с литовскими людьми, а гетман Жолкевский шел к Москве с польскими, и литовскими, и немецкими людьми, и с русскими изменниками, и умысля, чем бы разорить Московское государсво и прельстить людей, начал ссылаться с боярами, будто король Сигизмунд при­слал его для христианскаго покоя и дает на престол московский сына своего, королевича Владислава, и тогда московские люди, видя себе отовсюду тесноту, били челом царю Василию, чтобы он государство оставил и хрис­тианская кровь перестала бы литься, и царь Василий царство оставил. Что учинилось над царевичем Федором Борисовичем и над царем Васильем, то учинилось Праведнаго Владыки судь­бами и казнью всех людей- а ныне люди Московскаго государства покаялися все и пришли в соединение во всех городах. А чтоб король в Литве отцу государе­ву, митрополиту Филарету, какого зла не сделал, так бояре и всяких чинов люди посылают из Москвы к королю посланников и дают за отца государе­ва, митрополита Филарета, в обмен многих польских и литовских людей".

Но Михаиле Федорович и мать его не поддались на эти речи и по-прежнему отказывались. Их просили долго. Держа­ли перед новоизбранным царем цар­ский посох, а он не брал его . Наконец, послы сказали: "Только ты, государь Михаиле Федорович, не пожалуешь вся­ких чинов Московскаго государства людей, и презришь их и наше слезное челобитье не захочешь быть на Мос­ковском государстве, а ты, великая старица инока, Марфа Ивановна, не изволишь благословить сына своего на царство, то все люди будут в сетовании и печали, а Московское государство придет в конечное запустение от не­приятелей, и святыя Божия и апостольския церкви и многоцелебныя мощи и чудныя иконы будут опоруганы, и станется истинной православной христианской вере и православным христианам разорение и расхищение, и все это за души православных христиан взыщет Бог на тебе, государь Михаил Федо­рович, и на тебе, на великой старице иноке Марфе Ивановне".

Это подействовало на молодого царя и на его мать. Они согласились, как бы страшась наказания Божия за неисполнение всенародной просьбы. Царь взял в руки царский посох, а мать всенародно благословила его. Тогда все по чинам подходили к царской руке.

Через несколько дней новоизбранный царь выехал из Костромы и прибыл в Ярославль 21 марта, где и поместился в Спасском монастыре. Здесь он пробыл несколько недель и, выступивши из Ярославля, ехал в Москву медленно. Надобно было для него отстроить, приготовить и убрать царские палаты, потому что все в Кремле было поляками разорено. Молодой царь увидал, в какое тяжкое время суждено ему было принять царство. Земская дума, состоявшая из выборных людей, извещала царя из Москвы, что в казне нет ни копейки, а служилые люди обступали царя и просили жалованья. Бедность была так велика, что провожавшие царя служилые люди шли пешком, оттого что не на что было купить и содержать лошадей. Но больше всего опечалило царя то, что по Русской Земле и даже около самой Москвы бродили разбойники, по большей части казаки, и мучили людей. К самому царю явились на дороге обожженные искалеченные люди. Увидавши их, царь так встревожился, что не хотел было ехать в Москву, и жаловался, что послы, которые приезжали просить его на царство, обманули его, уверяли, что Московское государство утешилось и находится в соединении, а выходит на деле совсем не то. Его, однако, упросило духовенство, и он 2 мая приехал в Москву, которая чуть начинала отстраиваться после разорения. 10 июля он венчался царство.

Польский король как услышал, что русские выбрали себе иного государя, сына его не хотят, хоть и хотел было идти с войском под Москву, да средств у него не было. Те польские войска, ко­торые успели уйти из Московской Земли и не достались в плен русским, требовали себе уплаты жалованья не только за служ­бу королю, но даже за те годы, когда они служили вору, называвшему себя Димит­рием и стоявшему под Москвою в Туши­не; а когда им жалованья не уплатили, как им хотелось, так они начали бесчин­ствовать в своей земле, как будто в не­приятельской, и делать разные насильства людям. Тут королю и его сенату было уже не до Москвы. Король согласился, чтобы с обеих сторон - и с польской, и с литовской — съехались паны и бояре на переговоры. Тогда пан Ходкевич, гет­ман литовский, тот самый, что подхо­дил под Москву и ушел, потерявши за­пасы, говорил: "Ну, мы раздражили Мос­кву; как бы она, поправившись, не зап­латила нам и не взяла своего с лихвою!"

Хоть не скоро, а так сталось. Царь Михаиле Федорович должен был еще потерпеть от поляков. Через пять лет королевич Владислав подходил к Москве отыскивать свои права, да ничего не сде­лал. Московское государство, однако, было так слабо и не могло скоро оправиться от разорения, что должно было уступить Польше Смоленщину и часть Северщины. Но при сыне царя Михаила, Алексее Михайловиче, дела московские исправились. Не только воротили Смолен­щину и Северщину, но еще Малороссия сама добровольно присоединилась к Мос­ковскому государству, а лет через сто с лишком при императрице Екатерине Россия приобрела в 1772 году часть литовских земель; через двадцать один год после того, в 1793 году, овладела русскими землями, находившимися много лет в соединении с Польшею, а в следу­ющем 1794 году Суворов с русскими войсками взял Варшаву. Польское го­сударство погибло, и Россия расплати­лась с Польшею за разорение Москвы и Московского государства в оное время и взяла, как предрекал гетман Ходке­вич, свое с лихвою.

 

Комментарии     Перейти к форме написания комментария

Комментариев нет

Оставить свой комментарий

Для комментирования материалов необходимо зарегистрироваться 

Я уже зарегистрирован

e-mail *

Пароль *

 

Запомнить меня

Я хочу зарегистрироваться

e-mail *

Пароль *

Повторите пароль *

Как Вас называть на сайте *

Код с картинки *