 |
Предлагаем вам реконструкцию событий в день, когда враги России обманом и подлостью вынудили Царя Николая Александровича отречься от Престола Государя Всероссийского.
«В вагон-салон вошел бледный, расстроенный граф Фредерикс. Он только что узнал из уст Самого Государя об Его отречении. Этот восьмидесятилетний старик, верой и правдой служил трем Императорам, не мог свыкнуться с мыслью видеть в своем Государе лишь частного человека.
«Никогда не ожидал, что доживу до такого ужасного конца. Вот что бывает, когда переживешь самого себя», — повторял он с горечью. Снова вошел Государь с двумя только что составленными Им телеграммами в руках и передал их генералу Рузскому для немедленной их отправки. Первая телеграмма на имя Родзянки, была следующего содержания: «Нет той жертвы, которой Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки России. Посему Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына с тем, чтобы Он оставался при Мне до совершеннолетия».
Генерал Рузский посоветовал прибавить к этому «при регентстве Моего Брата, Великого Князя Михаила Александровича», что и было приписано.
Вторая телеграмма на имя генерала Алексеева содержала лишь следующие слова: «Во имя, спокойствия и спасения горячо любимой России, Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына. Прошу всех служить Ему верно и нелицемерно». Но едва только Рузский ушел от Государя с этими двумя документами, как ему вручили телеграмму из Петрограда, извещавшую о прибытии к семи часам двух делегатов Государственной думы.
Это событие совершенно изменяло только что принятые решения. Было очевидно, что прежде всего надо узнать о намерениях нового Правительства и о предложениях, которые представят Государю его эмиссары Гучков и Шульгин.
Генерал Рузский немедленно возвратился доложить об этом Государю, Который потребовал от него обратно Свои ненужные телеграммы. Главнокомандующему все же удалось сохранить у себя одну из них с целью использовать ее для своей выгоды, в зависимости от того, как повернуться события.
Между тем, Свита, собравшаяся в это время в купе лейб-медика профессора Федорова, узнала от графа Фредерикса о происшедших событиях.
После момента невольного ужаса, даже эти безпечные люди сообразили, какую опасность представляет оставшаяся в руках Рузского телеграмма об отречении. От Государя получить разрешение вернуть назад роковую телеграмму удалось [то есть генерал Рузский, если он верен присяге и заботится о благе России, обязан телеграмму отдать Государю!], но генерал Нарышкин, посланный с этим деликатным поручением к Рузскому, добиться возвращения этого документа не смог.
Началось хождение взад и вперед: несколько раз являлись к Государю то генерал Рузский, желающий облечь свой отказ в почтительную подобающую для Монарха форму; то профессор Федоров от имени Свиты, настаивавший на возвращение телеграммы. В конце концов, Рузскому пришлось уступить: он передал предмет спора Нарышкину, который вручил его Государю.
Среди всех этих людей, обуреваемых различными чувствами: честолюбием, страхом, негодованием, надеждою, Один только Государь сохранял спокойствие. За эти ужасные двадцать четыре часа, проведенные на затерянной, глухой станции, вдали от Ставки, от столицы, от Семьи, в ожидании и тревоге, Он больше научился познанию человеческой души, чем за двадцать лет царствования. На Его глазах верность, преданность, присяга всех тех, на кого Он был вправе рассчитывать, обращались в прах. Но, как бы ни были горьки Его чувства, вызванные «изменой, трусостью и обманом», Государь ничем этих чувств не выдал. Эти часы скорби и смирения наложили на лицо Императора Николая Второго ту печать умиротворенного спокойствия, которое освещает лики отшедших от мiрских сует угодников, то внутреннее сияние, перед которым опускали глаза самые свирепые палачи, выражение того истинного величия, с которым Он прошел через все испытания, унижения, муки, чтобы встретить смерть и выйти в безсмертие. ...
[После беседы с лейб-медиком профессором С. П. Федоровым, Император Николай Второй принял] решение, которое, устраняя от Престола прямого Наследника, сделало Великого Князя Михаила Александровича, честного, но слабого и нерешительного, призрачным Монархом, царствование которого продолжалось не более суток.
[Здесь сделаем уточнение. Следует понимать, что как Сам Господь Бог избирает Царя-Богопомазанника на Царский Престол, так Сам Господь Бог и удаляет Царя с Престола. Великий Князь Михаил Александрович, хоть и был вторым претендентом (после Цесаревича) на Престол Давидов, но ни секунды не являлся Царем-Богопомазанником, так же как и Великий Князь Константин Павлович в 1825 году, которому очень многие присягнули и даже Великий Князь Николай Павлович — Царь-Богопомазанник. А Михаилу Александровичу даже никто и не успел присягнуть! И это произошло по одной простой причине: Царем-Богопомазанником, хоть и без Престола, оставался быть Николай Александрович. И именно Царя-Богопомазанника ритуально убили жиды-каббалисты в подвале Ипатьевского дома, потому-то они на стене и сделали запись, которая расшифровали так: «Здесь глава религии, народа и государства (русского) был убит; приказ выполнен». Согласитесь, что обычный полковник и даже бывший Царь не может быть ни Главой религии, ни Главой народа, ни Главой русского государства.] Из всех окружавших Государя Нилов, несомненно, был единственным, отдающим себе точный отчет в положении и способным принять требуемые энергичные меры.
Слова верного Царского слуги были полны негодования: «Ведь знал же этот предатель Алексеев, — возмущался он, — зачем едет Государь в Царское Село. Знали же все деятели и пособники происходящего переворота, что это будет 1 марта. И все-таки спустя только одни сутки, то есть за одно 28 февраля, уже спелись и сделали так, что Его Величеству приходится отрекаться от Престола. Михаил Александрович — человек слабый и безвольный и вряд ли Он останется на Престоле.
Эта измена давно подготавливалась и в Ставке и в Петрограде. Думать теперь, что разными уступками можно помочь делу и спасти Родину, по-моему, безумие. Давно идет ясная борьба за свержение Государя, огромная масонская партия захватила власть и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы«.
[Русским масонам мировая закулиса вообще не дала и не собиралась давать никакой власти в России, им отводилась роль только оперативного прикрытия операции спецслужб «союзников».
Масоны-агенты этих спецслужб хоть и вошли во Временное правительство в Петрограде и в «правительственные» комитеты на местах, но им мировая закулиса дала власть на короткое время исключительно для разрушения Российской Империи.
А потом пришли большевики и масонов-агентов выслали из России, а просто масонов они стали истреблять как классовых врагов.
И понятно, что Господь Бог попустил большевикам уничтожать их, потому как они были действительно врагами Русского Народа, приняв активное участие в свержении власти Царя-Богопомазанника в России.
Эти слова написаны кроме всего прочего и для тех, кто мог соблазниться в русское масонство книгой «профессионального дипломата и историка О. Ф. Соловьева», другими словами книга написана духовно поврежденным советским функционером.
Этот соловей гуманизма русского масонства объявляет: «Великий Восток Народов России [русские масоны], как было показано выше, в первую очередь проводил линию оппозиции царизму и почти не соблюдал традиционной обрядности»[3], то есть магическими действиями Великий Восток России не занимался, но с властью Царя-Богопомазанника, по мере сил, боролся.
И эта оппозиция Царской власти осуществлялась вопреки присяге, даваемой Царю каждым подданным мужеского пола, достигшим «двенадцатилетнего возраста, всякого чина и звания», а значит и даваемой членами масонских лож ВВНР.
Но если русские масоны этих лож являются оппозицией к власти Царей-Богопомазанников, а значит и клятвопреступниками, то они могут рассчитывать только на сатану. А так как до откровенных сатанистов они, по словам О. Соловьева, не дотягивают, то сатана им не очень-то и помогает. Кроме того, к сожалению, русские могут вступать и в более «продвинутые» к сатанизму масонские ложи, о которых О. Соловьев может и не знать ничего, ибо не случайно масонские ложи называют еще и тайными обществами.
Но все это не мешает жидам-людоедам и откровенным масонам-сатанистам отлично пользовать своих младших братьев масонов-гуманистов в реализации сатанинских мечтаний, а потом, попользовав их наивность и глупость в полном объеме, дать им под зад коленом. Как это и случилось с русскими масонами после Февральской революции.
Вспомните горькое сетование генерала-изменника Алексеева: «Рассчитали, как прислугу», как продажную девку! Но если генерал стал продажной девкой, то с ним и поступили, как с продажной девкой, а не как с боевым генералом!
Именно по этой причине русские масоны не играли и не играют какой-либо значимой роли в жизни России, а вот «шестерками» и ширмой для человеконенавистнических дел мировой закулисы русские масоны-гуманисты и русские масоны-сатанисты были и являются великолепными.
И это несомненный факт! Но этот факт замечать не может (или не хочет) этот «историк», не обладающий Духом Христовым, без Которого невозможно увидеть ложь, которую умело выдают за Истину. Многие факты, которые приводит О. Соловьев в своей наивной или заказной (от мировой закулисы) книге, представляют интерес именно для изобличения сатанинской сущности русского масонства.]
В вопросе об отречении за Своего Сына, положились на волю Царя, ибо сердце Царево в руце Божіей Приезд Гучкова не предвещал ничего доброго; этот честолюбивый «деятель» не скрывал своей ненависти к Царю, который всегда отказывался назначить его министром. [Вы подумайте, каким мерзавцем или идиотом нужно быть, чтобы ненавидеть Того человека, Которого избрал Себе Господь Бог для донесения Свой воли до человеков?!]
Но имя Шульгина подавало некоторую надежду...Казалось невозможным, чтобы такой монархист мог согласиться на оскорбительную для Монарха миссию. Представлялось более вероятным, что он послан к Государю с мирными предложениями от Государственной думы, испуганной эксцессами разнузданной черни.Однако не подозревали ни в Царском поезде, ни в штабе генерала Рузского, что эти думские эмиссары, эти представители Русского Народа на самом деле были просто самозванцы, никем не уполномоченными принять или предложить что бы то ни было, или хотя бы даже вступить в переговоры от имени несуществующего Правительства.
Но приближенным Государя казалось очевидным, что от исхода свидания Царя с этими двумя эмиссарами будет зависеть судьба Монархии, а, может быть, и всей России.
Между тем, генерал Рузский, не зная точно, каковы намерения делегатов, дал указание привести их к себе, прежде чем они увидят Государя. Такое распоряжение генерала встревожило лиц Свиты; они не без основания подумали, что примирительные намерения делегатов могли бы измениться под влиянием главнокомандующего, и что важно было оградить их от этого влияния, завладев ими немедленно по приезде. Это поручение было возложено на флигель-адъютанта полковника Мордвинова.
Уже давно наступила ночь; томительно, тревожно тянулись часы. Поезд, ожидаемый к семи часам, все не приходил.
Наконец, около десяти часов вдали показались огни паровоза. Поезд, состоящий из двух вагонов, быстро приближался. Не успел он остановиться, как Мордвинов уже вскочил во второй вагон, Он, открыв купе, увидел в мерцающем огне света две неясные фигуры — очевидно думских делегатов: «Его Величество ожидает вас и немедленно примет», — сказал он.
Оба приехавшие были видимо взволнованы. Руки их, которые полковнику Мордвинову пришлось пожать, дрожали.
Покрытые пылью, растрепанные, грязные, они скорее похожи были на бежавших каторжников, чем на представителей самодержавного народа. Шульгин попросил позволения привести себя в порядок, раньше, чем представиться Государю, но Мордвинов, опасаясь вмешательства Рузского, объявил, что невозможно заставлять ждать Его Величество и поспешно повел делегатов к Царскому поезду.
И действительно, время не терпело. Едва только они спустились с вагона, как генерал Данилов, посланный ген. Рузским появился с другого конца платформы, приближаясь быстрыми шагами. Увидев Мордвинова и делегатов, генерал резко повернулся и исчез.
«Что происходит в Петрограде?» — спросил Мордвинов своих спутников.
Ответил Шульгин: «Происходит нечто невообразимое. Мы находимся всецело в их руках, и нас, наверное, арестуют, когда мы вернемся». «Хороши же вы, народные избранники, обличенные всеобщим доверием! — подумал Мордвинов.- Не прошло и двух дней, как вам приходится уже дрожать перед эти народом!»
«Что вы теперь думаете делать, с каким поручением приехали, на что надеетесь?» — продолжил он вслух.
Шульгин, понизив голос, ответил с оттенком отчаяния: «Знаете, мы надеемся... что, быть может, Государь нам поможет».
[В вагон-салон, куда полковник Мордвинов привел делегатов, через несколько мгновений] появился Государь.
Он был одет в кавказскую казачью форму. Лицо Его выражало лишь ту несколько холодную благожелательность, которую оно имело на официальных приемах. [Очень возможно, что Николай Александрович, увидев Гучкова, вспомнил предупреждение Своего Богом данного ангела хранителя — Своей любимой Женушки, которая Ему писала еще в сентябре 1916 года: «эти скоты Родзянко, Гучков, Поливанов и К° являются душой чего-то гораздо большего, чем можно предположить (я это чувствую), у них цель вырвать власть из рук министров.
И вот Гучков приехал вырывать власть у Самого Царя-Богопомазанника!]
Император подал делегатам руку, как будто не замечая их замешательства, затем жестом пригласил их всех сесть.
...В эту минуту неожиданно явился генерал Рузский, запыхавшийся, с искаженным от гнева лицом.
Он только что узнал о приезде делегатов и был вне себя, видя свои планы разрушенными Мордвиновым.
Ворча, генерал уселся против Государя. [Этот генерал-клятвопреступник имеет наглость гневаться на то, что Помазанник Божий (земной Бог!) поступает не так, как считает правильным его холопский, хоть и генеральский, ум!]
Среди наступившего молчания стал говорить Гучков. В самых мрачных красках обрисовал он картину положения.
Он говорил, не поднимая глаз, как бы избегая устремленного на него взгляда Государя.
[Даже такой прожженный слуга сатаны боится неотразимо-чарующего действия задумчивых, печальных глаз святого Царя Николая Александровича, этот клятвопреступник боится того, что необыкновенные глаза его Государя пробудят совесть у него, и он не сможет исполнить повеления мировой закулисы.]
В тот момент, когда Гучков заявил о необходимости отречения Государя в пользу Наследника, Рузский, наклонившись к Шульгину, шепнул ему с удовлетворением: «Это уже дело решенное».
[Этой репликой этот генерал сообщал с удовлетворением о своих «заслугах» в деле разрушения Российской Империи.
Но этот предатель ошибся, решение Царя уже изменилось, ибо не он диктовал Помазаннику Божьему, а Сам Господь Бог держал сердце и ум Царевы в руце Своей!]
Когда Гучков кончил, Царь заговорил, причем Его голос и манеры казались гораздо спокойнее, чем взволнованная, несколько приподнятая речь Гучкова:
«Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от Престола.
До трех часов дня Я готов был пойти на отречение в пользу Моего Сына, но затем Я понял, что расстаться со Своим Сыном Я не способен».
Тут Он сделал очень короткую остановку и прибавил, но все так же спокойно: «Вы это, надеюсь, поймете». Затем Он продолжал: «Поэтому Я решил отречься в пользу Моего Брата». Это решение застало делегатов врасплох. Шульгин пробормотал, что он предвидел только отречение в пользу Цесаревича Алексея и просит разрешения поговорить с Гучковым. Царь согласился, но Гучков заявил, что не чувствует себя вправе вмешиваться в отцовские чувства и считает невозможным в этой области какое-либо давление. [Для этого человека не отцовские чувства Царя играли какую-либо роль, а тот факт, что решение Царя еще больше вписывалось в реализацию мечтаний русских масонов о власти.] На лице Царя промелькнула тень удовлетворения. Разговор продолжался. Шульгин выдвинул в пользу нового решения Государя тот довод, что оно устраняло неудобства регентства, давая, вместе с тем, Великому Князю Михаилу Александровичу возможность принести присягу на верность конституции, что бывшему монархисту Шульгину представлялось совершенно необходимым.
[Напомним, Царь-Богопомазанник присягает Самому Богу и только Ему дает отчет за Свои действия.
А царь, принесший присягу на верность конституции, дает отчет человекам, которые толкуют эту конституцию, то есть юристам.
Помните, некоторые нынешние депутаты на вопрос об их национальности, отвечали сжато и со всей полнотой: «Мой папа — юрист!» Мы видим, что «монархист» Шульгин предполагает, что Михаил Александрович не является Богопомазанником, а потому, став царем, сможет «принести присягу на верность конституции», то есть на верность мировой закулисе. Подробнее о «конституции» смотри здесь.]
Да, но имел ли право Царь отречься за Своего Сына? Может быть, это право Ему не принадлежит?
Нарышкин принес том Основных законов Российской Империи. В них не только ничего об этом вопросе сказано не было, но и не предвиделась самая возможность отречения. Итак, положились на волю Царя. [Ибо сердце царево в руце Божіей (Притч. 21,1) и Царь-Богопомазанник является высшим законодателем на земле, а потому «стоит выше соборных определений и сообщает им силу и действие». Но ни Цесаревич Алексей, ни Великий Князь Михаил Александрович не могли стать Царями-Богопомазанниками по решению Царя-Богопомазанника, ибо избирает Богопомазанника не Царь, а Сам Бог!
Они не были призваны Свыше на Царское служение Богопомазанника, но они могли лишь стать по воле Царя-Богопомазанника царями-правителями, наряду со многими Великими Князьями других народов, но и царями-правителями Русского Богоизбранного Народа Господь Бог им не благословил стать.]
И тогда, перед тем как подписать акт отречения от Престола за Себя и за Сына, перед совершением того, что в глубине Своего сердца верующего человека и Монарха, убежденного в Своем призвании Свыше, Государь должен был считать величайшей жертвой, приносимой во имя Родины, Он обратился к тем, кто называл себя [безчинно] представителями Русского Народа, со следующим поистине трагическим вопросом:
«Можете ли вы принять на себя ответственность, дать гарантию в том, что акт отречения действительно успокоит страну и не вызовет каких-либо осложнений?»
*Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться (2Тим. 2,5)
Мог ли этот призыв к чести тронуть двух самозванцев, которым только что удался один из самых наглых политических обманов, какие знает история? Во всяком случае, у них не хватило мужества произнести то покаяние, которое, быть может, готово было сорваться с их уст... Они ответили, что, насколько можно предвидеть, они осложнений не ждут.
[Эти несчастные предполагали, что с расширением их прав осложнений не будет, а Царь-Богопомазанник спрашивал об осложнениях, которые неминуемо должны были возникнуть при расширении их обязанностей.
Тем самозванец и отличается от не самозванца, что первый рвется к расширению своих прав, а второй безпокоится о своих возможностях справиться с расширяющимися обязанностями. Эти делегаты-самозванцы о своих возможностях справиться с обязанностями Царя-Богопомазанника, неподъемными для простого человека, не волновались.
Они же не считали себя глупее Императора Николая Второго, наоборот, были уверены, что они намного умнее Его, а потому они наивно думали, что царствовать будут намного лучше.]
Десять лет спустя в беседе с одним французским журналистом, Шульгин, вспоминая тягостные события этого вечера и ту жалкую роль, которую он сыграл, не мог скрыть навертывающихся ему на глаза слез стыда и безплодного сожаления.
«Господу Богу угодно было ниспослать России новое, тяжкое испытание»
Во время своего проезда из Петрограда Гучков и Шульгин составили текст отречения, который они предполагали предложить Государю — жалкий документ, пропитанный дешевой революционной фразеологией.
Гучков, опустив взор, молча положил эту бумагу перед Государем.
Царь встал и вышел, унося с собой текст Гучкова. [«Документ этот весьма любопытен, так как дает возможность уяснить нам те мотивы и цели, которыми руководствовались наши государственные преступники. В проекте этом сказано: «В тяжелую годину ниспосланных тяжких испытаний для России Мы. Не имея сил вывести Империю из Тяжкой смуты, переживаемой страной перед лицом внешнего врага, за благо сочли, идя навстречу желаниям всего Русского народа, сложить бремя врученной от Бога власти».
Таким образом, наши революционеры выставили два мотива:
1) неспособность Государя к управлению Империей [и потому Помазанник Божий бросает бремя власти над Империей в толпу «способных» ее понести] и 2) желание всего Русского Народа.
[Враги Царя очень хотели, чтобы Он обвинил весь Русский Народ в свержении Монархии.] Они себя считали способными к управлению Империей и выразителями желаний всего Русского Народа. [Кроме того, они хотели выдать себя за людей, которые приняли бремя государственной власти не по своей безумной наглости и глупости, а по воли всего Русского Народа.]
По-детски, весьма наивно, они полагали, что их слушается страна.
[Вам понятно, почему самозванцев в России казнили и, как правило, смертью лютой? Правильно, чтобы побудить православных христиан сразу отвергать от себя бесовские помыслы о своей способности править Русским Царством не хуже, а то и лучше царствующего Царя.
Ибо, напомним тем, кто забыл, что ум царского холопа, тем более ум служителя сатаны, по определению не способен оценить и вместить совершаемое Царем, Помазанником Божьим, Который является Воплощенным Именем Божьим.
А потому холоп, а в слове «холоп», кстати, ничего обидного нет, и не может утверждать о своей пригодности несения бремени Царской власти.
Но Гучков с Шульгиным уже давно приняли бесовские помыслы о своей компетенции не только критиковать Царя, но и о своей способности управлять страной вместо Царя. Потому-то они и дерзнули в поезде написать от имени Помазанника Божьего этот проект отречения.] Государь, однако, не подписал этот циничной бумажки, а подписал другой текст«.] Акт об отречении был заранее составлен Государем и переписан на пишущей машинке на телеграфных бланках. Через несколько мгновений Государь вернулся, держа в руках эти листочки; Он передал их делегатам, а Гучкову вернул его текст жестом чуть-чуть небрежным, показывая, насколько он Ему показался неуместным. Делегаты принялись читать вполголоса акт об отречении; он был написан величественно и благородно. Шульгин почувствовал смущение, вспомнив о том недостойном вздоре, который он посмел составить.
[Совесть не совсем еще была затоптана страстью властолюбия.] Он предложил сделать небольшую поправку в последних словах манифеста. Царь сейчас же согласился и тут же приписал ее.
Вот текст исторического документа:
«Ставка. Начальнику Штаба*.
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое, тяжкое испытание.
Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.
В эти решительные дни жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственною Думою, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть.
Не желая расстаться с любимым Сыном нашим, мы передаем наследие наше Брату нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, [на тех началах, кои будут ими установлены] принеся в том нерушимую присягу.
Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
Г. Псков 2-ое марта 15 час. 5 мин. 1917 г. Николай
Министр Императорского Двора
Генерал-Адъютант Граф Фредерикс**«.
Таким образом, Государь указал следующие мотивы:
1) Промысел Божий,
2) внутренние волнения,
3) необходимость доведения войны до победного конца и
4) долг совести.
Государь подписал манифест карандашом и пометил его 2 марта 15 часов, т.е. тем часом, когда Им было принято решение, задолго до приезда делегатов.
Такие большие фрагменты из книги И. П. Якобия приведены для того, чтобы показать, как произошло отречение Императора Николая Второго от Престола Давидова.
Если мы поймем, что же произошло во Пскове, то у нас не будет никаких серьезных оснований сомневаться в том, что перед нами действительно Акт отречения и что он действительно добровольно составлен и подписан Императором Николаем Вторым.
А во Пскове, ни много ни мало, Император Николай Второй, по образу Христа и в Христову славу, самоумалился. Он, как Иисус Христос, уничижил Себя Самого, приняв образ раба, которого мог обидеть любой Его подданный (например, генерал-предатель Рузский), сделавшись подобным человекам и по виду став как обычный человек (Фил. 2,7), став просто полковником, которого солдаты, одурманенные «ароматом» революционной безнаказанности, считаю ниже себя. В достоверности же текстов книг Ивана Павловича Якобия и Сергея Сергеевича Ольденбурга сомневаться не приходится, ибо они написаны с любовью к Истине и Императору Николаю Второму. В тексте Манифеста отречения, который приведен в книге С. С. Ольденбурга «Царствование Императора Николая Второго» отсутствует текст в квадратных скобках.
Думается, что именно этот текст и есть та «небольшая поправка», которую предложил сделать «монархист» Шульгин, а Царь-Богопомазанник «сейчас же согласился и тут же приписал ее», не посчитав нужным пререкаться с этими ничтожными людьми из-за сущей ерунды в свете грядущего гнева Божьего на Богоизбранный Русский Народ.
